Утро настало внезапно. Туман расползался призрачными полосами сквозь деревья. Мэри с трудом поднялась, её взгляд блуждал, у неё была горячка, лоб пульсировал, кожа казалась тоньше бумаги. Лиза лежала на земле, прижималась к моему бедру. Я повернул голову, разглядел собственные руки: они утрачивали привычную форму, пальцы удлинились, костяшки покрылись шершавой пленкой. Я понял, что уже не вернусь к прежнему облику, но сделал вид, что это временная метаморфоза. Мы двинулись снова, зная, что долго стоять на одном месте нельзя. Я чувствовал каждое дыхание Мэри, каждый вздох Лизы, все наши пульсы стучали в унисон.
Мы пробирались дальше сквозь лес. Под ногами чавкала земля, изредка попадались обломки металлических каркасов, поросших мхом. Я вспоминал, как когда-то шёл по этим лесам с отрядом, получив приказ уничтожить «очаги сопротивления». Тогда мне казалось, что я принёс мир тем, кто мог бы стать нашей обузой. Я не думал, что это преступление. Я воевал, думал, что иначе нельзя. Сейчас каждый шорох напоминал мне, что мы живое свидетельство собственного падения. Мы хранили в себе остатки людей, чьи жизни поглотили, чтобы стать этим мутным порождением войны, оправданной присягой и приказами.
Когда деревья начали редеть, мы вышли на узкую тропинку, усыпанную гравием, который скрипел под ногами. Я увидел проблеск ветхого шоссе. Над ним возвышался покосившийся указатель, но надпись на нём стёрлась. Мэри посмотрела на меня, сжала ладонь сильнее. Тепло её руки распространилось по моей руке, дошло до сердца, смешалось с отчаянием. Я прижал её ближе, Лиза двигалась рядом, её плечо вошло в мой бок. Мы слышали своё общее дыхание, обращая его в шаги, которые звучали уже не отдельно, а в унисон. Я думал: «Мы одно целое. И мы уже не люди». Но проговаривал лишь про себя, потому что она держала меня за руку, она согревала мою ладонь. Я повторял, что это тепло чужой руки, которое даёт мнимое утешение, потому что в нём ещё ощущается след прошлого мира, где мы ходили по утренним улицам и покупали хлеб с молоком.
Впереди открылось пространство, залитое рыжеватым светом, в котором мерцали руины очередного города. Мы приготовились к новому дню, который грозил быть столь же безрадостным. Я крепче сжал пальцы Мэри, поднял взгляд к небу, где дрожал смутный ореол солнца. И в тот миг мне показалось, что на его краю я вижу контуры самолёта или птицы, но не мог различить. Я вспомнил, как однажды я и Мэри лежали в траве до войны, наблюдали пролёты пассажирских лайнеров, гадали, куда они направляются. Мэри тогда сказала, что люди могут всё, даже летать сквозь облака. Я молчал, слушал её. Сейчас я шёл по иссохшей дороге, не разделяя себя и её, и думал, что люди бывают сильны, когда остаются людьми и признают, что убивать ради ложной идеи – значит перестать быть теми, кем нас создала природа.