Глава 3. Между тенью и солнцем
Вскоре прошёл месяц. Потом —два, три, четыре. Их стало трое. Он. Его работа. Его молчание. Лондон менялся. А он – становился точнее. Теперь в кабинете, между документами и схемами, всегда стояли два предмета: серебряный портсигар и бутылка коньяка. Он курил, не задумываясь. Дым стоял в воздухе, как призрак, а запах коньяка добавлял нотки скорби. Он никогда не забывал Адель. Но делал всё, чтобы она забыла его.
Гол спустя.
Он проснулся не от звука, а от привычки. Глаза открылись в тишине, тягучей и слипшейся, как табачный дым в дешёвом театре. Комната пахла телом, потом и вчерашними сигаретами. Рядом на простыне, ближе к краю, лежала Мэй – одна из тех, кто приходит не по зову, а по расчету: мягкое тело, молчаливый взгляд, никаких разговоров о чувствах. Она спала на боку, поджав ноги, лицо в подушке, грудь – свободная, чуть прикрытая одеялом. Он не смотрел на неё. Сел на кровати, достал сигарету с прикроватного столика и закурил, пока ноги находили пол. тДым не вкусный, не крепкий – просто привычный. Щелчок зажигалки глухо ударил по воздуху. Он сидел, не двигаясь, только смотрел в окно, за которым Лондон дышал туманом и холодом, как старый больной. Сигарета догорела – он закурил вторую, не стряхивая пепел с пальцев. Затушил в пепельнице, встал, накинул халат, запах его на животе, прошёл по коридору босиком, с тусклыми шагами.
Постучал в дверь Томаса – старого, выбритого до розового блеска камердинера, верного слуги с глазами портного.
– Томас, – сухо.
– Да, сэр, – тот открыл почти мгновенно, будто уже стоял за дверью.
– Почистить пальто, прогладить костюм. Тот, что с белой подкладкой и серебряными пуговицами. Галстук на усмотрение, но не яркий.
– Разумеется, сэр. Запонки золотые?
– Нет. Сегодня железо.
Он не стал слушать ответ. Повернулся и пошёл в ванную. Пол – холодный, плитка – тёмно- зелёная, пахло мылом, железом и паром. Вода уже была готова: в глубокой медной ванне клубился густой пар, над которым зависали потёки на зеркале. Он сбросил халат, шагнул внутрь. Горячая вода приняла его тело без сопротивления, обожгла кожу, но он не вздрогнул – сел, будто опускаясь в привычный ритуал. Опрокинул голову назад, закрыл глаза. Стук в дверь.