Зал Совета дышал веками. Густой запах пыли, древнего камня и сухоцветов смешивался с острым, нервическим запахом озона – магия Старейшин искрила от плохо скрываемого раздражения. Валериановые капли, которые явно принимал перед заседанием Старейшина Иллувиэль, казалось, лишь подчеркивали его волнение. Его борода, обычно ниспадающая серебряной рекой, сегодня топорщилась, как взбитое грозовым ветром облако.
«Филэлиас Луносветный», – голос Старейшины был подобен движению тектонических плит. Несколько изумрудных капель росы, застывших на кристаллах потолка, сорвались и беззвучно упали на мох, покрывавший пол. – «Твои три века праздного созерцания медлительных процессов и неуместного бренчания подходят к нелогичному, но неизбежному финалу!»
Фил деликатно кашлянул, стараясь не вдыхать слишком много озона. «О, Светочи Мудрости, да не будет мой вопрос сочтен дерзостью, но не могли бы вы облечь суть претензии в чуть более… э-э… конкретные образы? Моя последняя баллада, «Флегматия, Улитка в Поисках Смысла», имела оглушительный успех у ночных фиалок и сочувствующих светлячков».
«Фиалки не строят баррикады! Светлячки не ослепляют врага!» – гаркнул Старейшина Боромир, чье лицо, изрезанное морщинами, как кора древнего дуба, побагровело. – «Ты спутал сигнал боевого рога с приглашением на нектар! Ты пытался баюкать пещерного тролля колыбельной о звездном небе, когда он крушил священную рощу! Ты…» – Старейшина задохнулся от возмущения, его руки сжались в кулаки, похожие на узловатые корни. – «Ты использовал первозданный Лист Великого Древа, на котором начертаны законы Гармонии, как… как закладку для сборника фривольных сонетов о луговых нимфах!»
Щеки Фила залил легкий румянец. «Но это был исключительно тонкий сонет! О диалектике эфемерности и неизбежности утренней росы… К тому же, Лист был так удобно гладок…»
«Довольно!» – Иллувиэль с силой ударил посохом из лунного тиса о пол. Пол застонал, как потревоженный леший. Эхо удара запуталось в сводах, словно испуганная летучая мышь. – «Твоя абсолютная, кристальная непригодность к элементарным реалиям нашего мира, твоя космическая непрактичность и органическая неспособность отличить гоблина от… от кочки с глазами, вынуждают нас к мере сколь прискорбной, столь и необходимой».
Воздух перед Филом затрещал, истончился, словно старый пергамент, и разошелся рваным, пульсирующим разломом. Оттуда пахнуло чужим – грозой без дождя, горелым металлом, пылью веков неживого камня и чем-то невыносимо резким, что люди, как он позже узнает, звали бензином. Из разлома лился шум – не шум леса, не музыка сфер, а хаотичный, давящий грохот, будто тысячи водопадов низвергались на раскаленные камни в замкнутом пространстве.