Ты хватаешь мою руку, прежде чем я успеваю потянуться к антисептику.
– Сначала патроны. Потом я. Потому что если те "весёлые ребята" вернутся, нам понадобится…
– Заткнись, – перебиваю я, вскрывая флакон. – Это будет больно.
Ты не кричишь. Только глухо шипишь, впиваясь пальцами мне в предплечье, когда жидкость заполняет рану.
Снаружи грохочет грузовик.
Но сейчас – только это. Ты. Я. И тупой, бессмысленный страх, что в этом мире одной глупой потери может быть достаточно, чтобы всё пошло под откос.
– В следующий раз скажешь сразу, – бросаю я, накладывая повязку. – Или пристрелю сам.
Ты смеёшься. И, кажется, это искренне.
– Ты вообще слушаешь, что я говорю? – резко поворачиваюсь к тебе, затягивая последний узел на повязке.
Ты мгновенно отводишь глаза, делая вид, что изучаешь этикетку на пузырьке с антибиотиками. Но я-то заметил. Заметил, как твой взгляд скользнул по моим рукам, как задержался на секунду дольше, чем нужно.
– Конечно, – бормочешь ты, слишком быстро. – «Не умрёшь, но постараешься», «патроны в левый карман», «если начнётся гангрена – отрублю руку топором»…
Я прищуриваюсь.
– Я такого не говорил.
– Но подумал, – ты наконец поднимаешь глаза, и в них – эта чёртова искорка. Та, что появляется только когда ты на грани между «мне больно» и «но я всё равно тебя достану».
Ветер бьёт разбитое окно, и где-то вдали снова слышен рёв мотора. Но здесь, в этом заброшенном медпункте, вдруг становится слишком тихо.
Я резко отворачиваюсь, с силой хлопая аптечкой.
– Плечо проверять каждые три часа. Антибиотики – по расписанию. И если температура поднимется…