Через час Пономарь и Скворец молча шагали по темной улице на окраине города. Пономарь кинул на Скворцовского внимательный взгляд, спросил:
– Скворец, ты чего такой унылый? Радоваться надо, справедливость, как ты хотел, мы восстановили, гроши у нас, фраерок икрянный оказался, шмеля ты жирного вытащил, так что гуляй – не хочу!
Вячеслав продолжал молчать.
– Понимаю, – Пономарь плюнул сквозь зубы через правое плечо и снова вперился цепким взглядом в Скворцовского. – Мордастого претендателя тебе жалко? Может, зря я его пописал? Ты думаешь, что мне хотелось мокрое дело вершить? Может, надо было его не трогать, пусть бежал бы этот штымп и орал, как Шаляпин, на всю округу, что его грабят. Он бы такой кипиш поднял, что мама не горюй, а оно нам, я тебе скажу, совсем ни к чему. К тому же этот фраерок наши карточки мог и в потемках срисовать. А если бы из-за него кого-нибудь из наших легавые взяли под белы рученьки, в воронок усадили, да и в уголовку сволокли?
– Может, и не взяли бы, – буркнул в ответ Вячеслав.
Пономарь осклабился:
– Может да кабы, на болоте жабы. Может быть, и не взяли бы, но зато, корешок, мы теперь с тобой одной кровушкой замазаны.
Теперь Скворцовский понял, почему Пономарь вопреки своим привычкам пошел на дело выпившим и навязчиво предлагал выпить ему. Не случайным было и то, что он приказал вытащить кошелек из кармана жертвы именно ему. Гришка был прав – совершенное преступление связывало их крепче веревки. Вячеслав думал, что сказать в ответ, но в это время они подошли к «малине». Это был небольшой одноэтажный, но добротный деревянный дом с застекленной верандой, искусно украшенный кружевными деревянными причелинами с полотенцами. Узковатые окна жилища обрамляли резные наличники. Резьба была и на карнизе над входом. Дом принадлежал Антонине Спиридоновне Левашовой по кличке Тонька Песня. Песней ее прозвали за нескончаемое желание петь, особенно частушки. За звонкий голос, веселый нрав и ладную фигуру выбрал ее в жены и привел в свой дом искусный тридцатилетний плотник Сергей Левашов, но, как оказалось, Тонькины достоинства на умении петь и заканчивались, поскольку хозяйкой она оказалась никудышной и женой неверной, за что Господь обделил ее возможностью рожать детей. Левашов немало страдал от этого, но все же крепко надеялся на появление потомства. Так и не дождался. Через три года после свадьбы его зарезали в пьяной драке. Дом и хозяйство перешли к Тоньке, которая недолго горевала по усопшему супругу и вскоре стала вести разгульную жизнь, впала в распутство и пошла, как разменная монета, по похотливым мужским рукам. Она почти никому не отказывала в гостеприимстве и интимной близости, поэтому-то члены преступной группы, возглавляемой Гришкой Пономарем, напропалую пользовались ее доступностью и добротой. Зачастую не безвозмездно, немало перепадало ей от воровского прибытка и щедрости то продуктами, то одеждой, а порой и украшениями. Помогала она и со сбытом краденого. Относила добытое бандой добро барыжнице тете Клаве.