– М-м-м… – начал профессор.
Слава почувствовал, как голова вжимается в плечи.
– … выходит, это не вы так нагло игнорируете мои чудеса – это они игнорируют вас!
Чудеса? Он что, серьезно только что произнес это слово?
Гиря выпрямился и нацелил Славе в лицо палец, согнутый в крюк.
– Так вы ничему не научитесь. Ничему! И как же вы тогда поймете, что значит быть человеком? М-м-м? Быть может…
Как всегда, весь мир на секунду умолк, чтобы подготовиться и прогреметь одним особенным словом, заставив Славу трястись, будто его тело было сделано из стекла.
– … вы хотите стать одним из них? М-м-м? Вы хотите быть Тварью?
Все в аудитории ахнули.
И это было хуже всего.
В очередной раз Гиря сближал группу, выставляя Славу полным дураком. Интересно, хоть кто-нибудь осознавал, насколько глупо все это выглядело? Безо всякой причины Слава подумал о едких парах: как они разносятся ветром, как перелетают с места на место, и никому до них нет никакого дела.
Остальные уже начали поворачивать к нему свои физиономии.
Первой, конечно же, была Белла. Она сидела ближе всех и каждый урок, каждую секунду занималась тем, что поправляла свои длинные волосы цвета грязной соломы, ковыряясь в них тонкими кукольными пальчиками. Сколько бы раз Слава не заглядывал ей в лицо – а от одной мысли об этом у него сводило желудок, – на нем всегда была такая вот странная, словно чем-то приклееная ухмылка. Да и само лицо казалось слишком гладким и слишком вытянутым, будто его шлифовали специальной машинкой.
А вот развернулся и Бок. С его жирным тельцем и напрочь отсутствующей шеей это сделать непросто: почти как решить сложнейшее уравнение. Cтароста группы – во многом потому, что его отец числился ректором. Насупившись, жирдяй упер волосатые, до смешного маленькие, по сравнению с раздувшимся брюхом, ладошки в металлическую спинку стула. Слава скривился, почти услышав ее жалобный стон. Голова у Бока была розовая, как кусок мяса, а нос-картошка багрился от вздувшихся вен.
И последний… Как же там его звали? Слава не помнил. Ничего особенного тот из себя не представлял: заводная игрушка, без конца строчившая что-то в блокнот, даже когда Гиря молчал. Что он записывал? Загадка. Умел ли говорить? Неизвестно. Где ночевал – и выходил ли вообще когда-нибудь из этой аудитории, – еще одна тайна. Но Славу не слишком интересовали ответы.