Его жизнь была простой, но полной. Хатим вставал с рассветом, молился в тишине собора, где витражи отбрасывали цветные блики на его чёрную рубашку с белым воротником. Днём он служил: крестил младенцев, венчал влюблённых, провожал ушедших. Но его истинное призвание было за пределами алтаря. Он помогал всем, чем мог. Бездомному у Сены находил тёплую одежду, мигрантам из Сирии, бежавшим в Париж в 2015, переводил документы, а детям из Маре, где рос сам, рассказывал истории о Моисее, Иисусе и Мухаммеде, чтобы те не делили друг друга.
Его доброта была почти осязаемой. Когда в 2019 году Нотр-Дам горел, Хатим, тогда 34-летний, стоял среди толпы, молясь, а после помогал собирать пожертвования на восстановление. Он не осуждал тех, кто сомневался в вере, не спорил с атеистами, приходившими в собор из любопытства. «Каждый несёт свой свет», – говорил он, улыбаясь так, что морщины у глаз делали его лицо ещё теплее. Его чистота поражала: он не искал выгоды, не держал зла, даже когда слышал шепотки о своей «странной» семье – еврейско-мусульманской, породившей христианина.
В 2022 году, когда Хатиму было 37 лет, Париж ещё дрожал от пандемии. Его родители, Давид и Лейла Ахир, ушли один за другим, сражённые коронавирусом. Давид, 72-летний лингвист, умер в больнице, шепча псалмы, а Лейла, 70-летняя переводчица, угасла дома, держа Коран. Хатим, в рубашке священника, хоронил их с тяжёлым сердцем, но без горечи. «Они научили меня свету», – сказал он, молясь в Нотр-Даме. Их смерть сделала его ещё добрее, укрепив решимость помогать всем, пока он сам дышит.
Хатим жил в маленькой квартире недалеко от собора, где на полке стояли те же синяя Тора, зелёный Коран и чёрная Библия, что в детстве. Он не пользовался соцсетями, не имел смартфона, предпочитая книги и разговоры. Вечерами, попивая кофе, он читал псалмы, суры или Евангелие, находя в них общий ритм. Его борода, густая, но аккуратная, с лёгкой сединой, стала его знаком. Прихожане шутили: «Вы как Иисус, отец Хатим». Он смеялся: «Я лишь пытаюсь быть человеком».
К 40-летию, в апреле 2025 года, Хатим оставался обычным священником, отвергая предложения стать настоятелем. Его жизнь была служением. Он помогал беженцам, кормил бедных, утешал скорбящих. Париж знал его как человека, чьи руки всегда открыты, а сердце – чисто, как витражи Нотр-Дама, восстановленного к тому времени. Но в ту весну, в ночь, когда он молился один в соборе, всё изменилось. Старик в плаще вошёл в тишину, и свет витражей стал ярче.