Джейн не была красавицей – у нее близко посаженные глаза и тонкие губы, – но к тому времени, как она появилась, Герцог уже пресытился красивыми женщинами. Кроме того, в Джейн было то, что люди называли хорошей породой, – она была родом из самой процветающей семьи в не таком уж процветающем городке, – и это до сих пор было видно по ее изящно сложенным рукам и маленькому овальному личику, лишенному морщин, если не считать одной маленькой складочки между бровями, складочки, которая углублялась всякий раз, когда она что-то не одобряла. Что случалось часто. Был тот случай, вскорости после того, как Герцог женился на Джейн, когда фотография мамы, которую я держала на своей прикроватной тумбочке, исчезла. Мне тогда было четыре, и я долго собиралась с духом, чтобы спросить Джейн, не знает ли она, что сталось с маминой фотографией, а когда я наконец это сделала, глаза ее стали ледяными, складочка между бровями углубилась, и она отрезала:
– Мой муж не желает никаких напоминаний об этой женщине.
Я протягиваю руку и касаюсь холодной щеки. Прощай, Джейн. Сожалела ли ты о чем-нибудь перед смертью? Хотелось ли тебе когда-нибудь примириться со мной? Сомневаюсь.
Блуждая в толпе, выискивая знакомые лица, я киваю людям, которых не узнаю, и все кивают в ответ, но, проходя мимо, я чувствую, как они разглядывают меня, пытаясь сообразить, чего от меня ждать. Держись с достоинством, слышу я голос тетушки Фэй, но за сегодня я съела лишь маленький кусочек кукурузной лепешки и прямо сейчас могла бы проглотить лошадь… и я чую запах жареного мяса и свежеиспеченного хлеба. В столовой столы ломятся от всевозможных блюд для поминок – тут и жирный пирог с мясным фаршем, и поблескивающие пряные персики, и золотистая, политая маслом кукуруза, и печеные яблоки, обвалянные в корице, и тыквенное рагу, посыпанное подрумяненными в печи бисквитными крошками, и рагу из батата, украшенное пухлыми взбитыми сливками, и пирог с голубями с корочкой из картофельного пюре, и жареная курица с хрустящей кожицей, и толстые ломти ветчины с прожилками сала, и корейка из вяленой оленины, и запеченная свинина, утопающая в соусе цвета патоки.
От всех этих запахов мой рот наполняется слюной, но будь я проклята, если начну по-волчьи пожирать пищу на глазах у людей, пытающихся решить, что им обо мне думать, и я как раз размышляю, есть ли способ незаметно умыкнуть тарелку чего-нибудь на первый этаж, когда вижу в людном холле Тома и его отца, Сесила. Я направляюсь было к ним, но тут какая-то женщина за моей спиной говорит: