Чаще всего я выбираю простой карандаш, самый нетронутый из всех. Другие здешние предпочитают карандаши поярче – красный, оранжевый. Чёрный тоже пользуется спросом, это я вижу по оставшейся длине, с каждым днём они становятся короче, пока в один прекрасный день персонал меняет сточившиеся до длины окурка карандаши на новые. Мой же простой расходуется куда меньше, и мне кажется, что кроме меня им никто не рисует. Кроме того, другие пациенты очень сильно давят на грифель, и, не смотря на то, что бумага в альбомах очень плотная, на нижних листах остаются борозды, которые мешают мне вести свой карандаш гладко, мои линии прерываются, путаются, грифель цепляется за эти невозможные противотанковые рвы. Тогда я аккуратными, лёгкими движениями наклонённого карандаша вожу по бумаге. На листе появляется рисунок моего несчастного предшественника. Я вижу оскаленные зубы, грубые изображения половых органов, мужских и женских, ножи, топоры, крылатых и когтистых монстров. Эти гравюры – единственный способ общения с моими товарищами по несчастью.
После сеанса все рисунки изымаются и изучаются лечащим врачом. Я всегда рисую абстрактные фигуры с угловатыми формами, избегаю округлых поверхностей, а круги меня вообще пугают. Иногда я просто аккуратно закрашиваю всю поверхность альбомного листа, но это происходит редко. Зачастую времени на зарисовывание всей поверхности не хватает, и меня уводят, не давая завершить работу. Тогда в следующий раз я начинаю заново, даже если мне хочется нарисовать что-то другое. Я твёрдо уверен, что эта работа должна быть завершена.
Мне приносят еду – чаще всего овощи, тушеные или варёные, все блюда одинаковы на вкус, картофельное пюре не отличимо от тушеной капусты или фасоли. Иногда это макароны или кукурузная каша, ещё реже – рыба, совсем редко – мясо. Повара я не видел ни разу, все санитары крупные здоровые парни. И ещё врачи.
За время моего нахождения здесь их сменилось очень много, десять или около того. Хорошо я помню только самого первого, пожилого бородатого господина, больше похожего на богатого оптового торговца, чем на психиатра. Я помню, как он сидел за столом, откинувшись на спинку стула и заложив большие пальцы рук за проймы жилета. Его речь с отчётливым северным акцентом лилась размеренно и вальяжно, меня он вовсе не слушал, любуясь модуляциями собственного голоса, как университетский профессор за чтением лекции, только аудитория его по странной прихоти судьбы состояла из единственного человека, убийцы, страдающего диссоциативным расстройством личности. Приятно познакомиться, это я.