Врач рьяно принялся за моё лечение, испробовав множество способов, от медикаментов до физиотерапии и электрошока, терзая моё тело и мой измученный разум. Это не принесло ему ожидаемых результатов, и он охладел к моему интересному случаю, вспоминая обо мне лишь в периоды застоя в работе. Лично я не понимал, каких именно результатов он хотел добиться, ведь приступы мои, редкие и на воле, здесь, в замкнутых стенах палаты и немногочисленных кабинетов, сошли на нет.
Спустя примерно полгода (в этом узилище мне непросто следить за временем, отчасти из-за воздействия препаратов, превращающих бесконечный ток секунд и минут в замороженный глицерин, а также из-за отсутствия здесь газет, телевизора и календаря. На новостные выпуски по радио я натыкался считанное число раз – бдительный персонал отключает динамик, как только закончится разрешённая к прослушиванию передача) так вот, спустя полгода первый врач исчез, его заменили на другого, помоложе и поживее, питавшего склонность к запонкам с крупными камнями и галстукам-боло. Также он отдавал предпочтение медикаментозным методам лечения перед всеми прочими, поэтому время нашего общения прошло для меня в полудурмане, во время наших встреч меня даже не привязывали к креслу, только по просьбе врача укрывали плечи и грудь большой крахмальной салфеткой, как в парикмахерской, ведь в таком состоянии я не контролировал слюноотделение и забывал глотать, и иногда даже моргать.
В течение следующих лет моего нахождения здесь сменилось ещё несколько лечащих врачей, среди которых была даже одна женщина – ещё одно веяние новых времён, сменяющихся за стенами больницы. Во времена моей юности представить женщину-медика кем-то, кроме медсестры или санитарки, было невозможно. Впрочем, терапия ни одного из врачей не оказала сильного влияния ни на моё состояние, ни на условия моего содержания в больнице, лишь моя история болезни становилась толще, поскольку каждый новый эскулап считал своим долгом отринуть выводы своего предшественника и переписать анамнез, предполагаемый диагноз и методы лечения.
Шаги в коридоре. Дверь открывается, в проёме я вижу стену и зарешёченный светильник на потолке. Два санитара вкатывают кресло-каталку, поднимают меня с пола и усаживают на холодное сиденье. Я смиренно откидываю голову и позволяю им пристегнуть меня к креслу широкими ремнями, руки к подлокотникам, ноги к стойкам подножки, и ещё один ремень поперёк груди. Всё происходит в полном молчании, все действия отработаны до автоматизма. Пока меня везут по пустынному коридору, я тихонько шевелю кистями рук и перебираю пальцами, словно играю на рояле. Очень давно, в детстве, я учился играть на гитаре и фортепиано, и делал явные успехи.