– Фамилия?
– Климов.
– Я жду, Климов, – он показал пальцем на стоявшие вдоль стен узкие железные шкафчики. – Выбирай любой, где нет фамилии на дверце.
Климов нашел такой. Внутри висела спецовка, на полке лежал респиратор, перчатки, оранжевая пластиковая каска и защитные очки на резинке. Тут же Климов обнаружил высокие ботинки на шнуровке.
Бригадир достал из кармана спецовки маркер и протянул Климову.
– Подпиши шкафчик.
Климов послушно вытянул из информационного кармана на дверце разлинованную карточку, написал свою фамилию и сунул обратно.
– Пять минут времени на все про все, – бригадир убрал маркер обратно в карман и скрылся за дверью.
Климов снял с себя больничное и, пока облачался в спецовку, все пытался понять, почему он сейчас так запросто подчиняется. Ничего не изменилось в сознании Климова. Не появилось новых установок, он не боялся бригадира, что-то другое смиряло его с реальностью. Он решил, что испытывает примерно то же самое, что тот ребенок в коридоре больницы, когда мать поставила его перед выбором. «Должна же как-то моя жизнь здесь уже начаться, хоть с чего-нибудь», – думал Климов. За больницу зацепиться не получилось, все естество Климова сопротивлялось самой концепции того заведения. Здесь же, как ему сейчас виделось, было что-то живое. Там, в палате Постовалова, он чувствовал себя будто заживо погребенным, здесь же хоть какое-то движение. Климов надел респиратор, защитные очки, каску и двинулся в цех в надежде, что сегодня он узнает хоть что-нибудь об устройстве здания, в котором непонятно как оказался.
То помещение, куда попал Климов, когда чуть не задохнулся и не ослеп, и было цехом. Здесь по-прежнему все гремело, дымило, шипело. Теперь он видел, что цех битком набит людьми. Одного не отличить от другого, все в таком же облачении, как и Климов: как здесь найти того, кто всем этим командовал и кто мог определить, что ему делать, Климов не представлял. Сейчас, когда благодаря защитным очкам глаза Климова не слепли от ядовитой взвеси в воздухе, он видел, каких монструозных размеров был этот цех. Само его устройство больше походило на какое-то мифическое животное, переваривающее в своей утробе людей и механизмы. На потолке Климов видел множество труб, из которых в цех валился бесконечным потоком мусор. Здесь было все: и строительный мусор, и бытовой, и пищевой – под каждый отдельная труба. Визжала молотилка, в чью пасть рабочие закидывали твердые отходы. Пыхтели жаром и огнем топки, в которых сгорало что-то еще, но самое интересное творилось у бесчисленных бочек, каких-то баков и цистерн, куда забрасывали органику. Из этих емкостей вырывался тот яд, который пропитывал воздух. Там переваривалось в ядреной химии все, что могло перевариться. Рабочие сливали в пластиковые бочки тягучую жижу, от которой шли ядовитые испарения, заливали из шлангов новую и снова закидывали щедрые порции отходов, успевших навалиться из труб под потолком. Невозможно было представить, что эта круговерть могла остановиться хоть на мгновение. Невозможно было предположить, что это когда-нибудь вообще может закончиться, что о такой работе можно будет сказать, что она, наконец, выполнена. Стоит рабочим замереть на несколько минут, и все, что валится из труб, завалит цех, их самих – заполнит помещение до отказа, разорвет стены и утопит все это здание. Насколько бессмысленной, настолько и важной виделась эта работа Климову, когда он представил такую картину и когда кто-то толкнул его в плечо и крикнул прямо в ухо: «Чего встал? Работы нет? Двигай в девятую зону!» – он без размышлений и без каких-либо сомнений поспешил туда, куда показывал этот человек.