– Хочешь отдохнуть? – он сделал паузу. – Так отдохни от себя. Сними кожу. Ложись рядом с прошлым. Что ты только что сказал?..
– Мне плевать на твои ребусы, – прохрипел я. – Открой дверь. Он медленно выпрямился. Лексус за ним блеснул фарами. Сам включился. Я вздрогнул.
– Здесь не нужны ключи. Здесь нужны решения. Кто ты, когда дверь не открывается?
Он шагнул ко мне. Я отступил. И не мог вспомнить его лица. Не в деталях – в принципе. То ли усы, то ли борода. То ли молод, то ли стар. Будто за маской… нет никого. Меня бросило в озноб.
– Ты… был другим, – выдавил я. – В прошлый раз. Он молча улыбнулся. Губы тонкие, сухие, будто порезанные стеклом.
– Я всегда один и тот же. Ты просто не был тем, кто мог смотреть.
Старик внезапно дёрнулся. Рывком. Резко. Будто сломанная кукла, ожившая на дёрганых нитях.
Я инстинктивно отпрянул, сердце рванулось к горлу, ладони вспотели. Он оказался слишком близко. Слишком. Нарушая границы, которые никто не должен переходить.
Старик медленно, с каким-то почти животным влечением, вдохнул мой запах. Глубоко. Словно этот вдох был ему нужен, как последняя затяжка перед казнью.
– Ах… – прошипел он. – Так ты… свежая кровь. Я бы тебя сам с удовольствием… поглотил. Но… у самой Тьмы на тебя большие планы, парень. Так что пока – беги.
Мне стало не по себе. Я попятился, вырвался из его взгляда, решив просто уйти. Плевать. Пускай он там… с ума сходит наедине с Лексусом и шизой. Я сделал три шага.
За спиной раздался голос – тягучий, с хрипом, будто говорил не один человек, а целый хор голосов, сложенных в одну гниющую глотку:
– Думаешь, он выкарабкается? Герой… вернётся…, и ты его обрадуешь… своими подписчиками… своим монтажом… тем, какой ты неудачник? Хах… но не-е-ет…
Я застыл. Сердце ёкнуло, будто кто-то выдрал его и сжал пальцами. Он продолжал. Тихо. Густо.
– Он уже мёртв. Пока ты здесь, носишься со своим микрофоном… Диабло уже смакует его внутренности. И ты это знаешь.
Я обернулся. Он стоял, как статуя, но казалось, что вокруг него дрожит воздух. Как вокруг разогретой плиты. Как в аду. Я ничего не сказал. Что можно сказать, когда кто-то выплёвывает твою самую боль… громче, чем ты сам можешь признать?
Он облизнул губы, взгляд был голодным и жадным, но при этом отстранённым, как у бездомного, разглядывающего витрину ювелирного. После его слов я вдруг почувствовал, как кровь идёт по венам тяжело. Словно тягучий свинец, будто сама сила в теле решила замедлиться.