Она встала, закрыла футляр. Сняла рисунок, свернула и положила в карман пальто. Скрипку оставила на чердаке.
Вниз она спускалась медленно. Каждый шаг по лестнице отзывался внутри, как отдалённый стук сердца, которое уже давно не стремилось к жизни. Внизу светило солнце. В кухне пахло укропом и холодным супом. По радио играла старая песня.
Она подошла к раковине, открыла воду. Холодная струя обожгла пальцы. В стекле окна отразилось её лицо – простое, уставшее, без знаков героизма. Женщина, которая помнит. Всё. До конца.
С улицы донёсся голос ребёнка. Она вздрогнула, но не обернулась.
Где-то в ящиках пылился и этот день. Но она ещё не готова его достать.
Глава 2. Лёгкий вечерний ветер
Утро в их городке начиналось не с солнца, а с шороха. Газеты, падающие на пороги, кошки, перебегающие через улицу, звон стеклянных бутылок в руках молочника, чей фургон ехал так медленно, что казался частью пейзажа. Дом, в котором жила Эстер с мужем и дочерью, стоял в третьем ряду от площади, за аптекой и булочной, с маленьким палисадником, в котором всегда что-то цвело – не по правилам, а по наитию.
Она жила в этом доме с тех пор, как вышла замуж. Переехала сюда, как переезжают миллионы женщин: с чемоданом, полным вещей, не нужных в новой жизни, с надеждой, еще не отравленной обыденностью, с внутренним согласием на всё, что будет. Муж её, Томас, был человек тихий, работал в мастерской – чинил зонты, иногда делал новые. У него была красивая привычка: перед тем как уйти утром, он подходил к зеркалу и поправлял галстук, даже если был в рабочем халате. А вечером, возвращаясь, приносил по дороге сухую веточку – он называл это «маленькой данью дня».
Их жизнь текла ровно. Не счастливой, не несчастной, а наполненной мелочами, которые со временем принимаются за норму. Завтрак – чай с лимоном, тосты, мёд. Потом она открывала лавку – небольшой магазин тканей, перешедший ей от тёти. Там пахло канифолью, хлопком, старым деревом. Женщины приходили обсуждать длину подола, цвет для штор, кружево для платья племянницы. Эстер кивала, отмеряла, записывала на листочек покупки. Иногда ей казалось, что она работает не с тканью, а с голосами, с чаяниями, с памятью – такой тонкой, как фатин.
В полдень она закрывала магазин на обед. Ханна возвращалась из школы, кидая портфель под вешалку, как всегда, на бегу. В её движениях было столько жизни, что стены оживали. За обедом они говорили о пустяках: о новой песне, о странной учительнице, о том, как мальчик за партой ковырял в носу. Потом Ханна убегала к подружке или во двор, а Эстер мыла посуду, задвигала стул, вешала полотенце – всё по кругу, по мягкому, убаюкивающему кругу.