– Ты чего такой черный, ребе? Акива? – проскрипел Мойше, щуря подслеповатые, выцветшие глаза. – Будто с похорон идешь. Али на похороны собрался?
– Меня не слушают, реб Мойше, – горько ответил Акива, подойдя ближе. Из хибары старика несло сушеными травами, пылью веков и еще чем-то острым, непонятным. – Говорят, я все придумываю. А беда… она уже здесь, на пороге!
– Беда… – протянул старик, кивая своей трясущейся голове. – Беда не стучится, касатик. Она приходит тихо, на мягких лапах, как тать в ночи. А когда ты ее заметил – поздно уж пить боржоми. Ты видел? Глазами своими видел?
Акива замялся. Рассказывать ли этому полубезумному старику про глиняное чудище? Но что-то в выцветших, но пронзительных глазах Мойше заставило его говорить. Он выложил все – про скрежет, про страх, про безликую тварь, про молитвенник, про то, как она растаяла. Мойше слушал молча, не перебивая, лишь иногда странно кивая.
– Глина… земля… – пробормотал он, когда Акива умолк. – Земля голодна, ребе. Земля старого погоста устала кости держать. Беспокойны они. А лес рядом… Зубровский лес… он помнит больше, чем все твои книги пергаментные, касатик. Он кровь помнит и огонь. Он зовет… детей своих. Тех, что из глины да из мрака.
– Что… что же мне делать, реб Мойше? – спросил Акива шепотом, чувствуя, как по спине снова ползут мурашки.
– Делать? – старик усмехнулся беззубым ртом, обнажая темные десны. – Бежать тебе надо, ребе. Отсель бежать, не оглядываясь. Место это гиблое. Или благословенное – как посмотреть. Для тебя тут больше нет… учения. Только урок. Жестокий урок. Жизни и смерти.
– Бежать? Куда? Как?
Мойше помолчал, прислушиваясь не то к шуму дождя, не то к чему-то еще, ведомому лишь ему одному.
– Иди… иди за черной водой, ребе. Туда, где река у старой мельницы поворот делает. Ищи… ищи там знак. Или человека. Того, кто с воронами шепчется. Он поймет. А книги твои… книги пока оставь. Они тебе теперь не помощники. Учиться придется другому. У грязи, у страха, у железа ржавого…
Старик закашлялся, тяжело, надсадно, и отвернулся, давая понять, что аудиенция окончена. Акива постоял еще мгновение, пытаясь переварить туманные, как осеннее утро, слова Мойше. Черная вода? Старая мельница? Человек, говорящий с воронами? Бред сумасшедшего? Или… единственная соломинка, за которую можно ухватиться в этом болоте отчаяния?