– Да идите вы… – вскочила Светка с лавки и со всех ног бросилась бежать в сторону своего дома.
Васька растерянно встал, похлопал пьяными глазами и развёл от досады руками, словно на гармони сыграл.
– Светик, л-л-ласточка моя, ты энто куды с-с-стеганула? – заикаясь, пролепетал Васька.
– Иди, догоняй свою зазнобу, пока не свалился, – засмеялся Ванька Лаврентьев, стоявший неподалёку.
– Цить у меня, малолеток, – не глядя по сторонам, огрызнулся Васька и с размаху плюхнулся на место Светки на скамейку. – Вань, дорогой ты мой человек. Слухай, что я тебе сейчас скажу. Как другу и товарищу, всю правду выложу. Потому как я кто? Правильно. Человек при особо важном деле.
Васька вынул из кармана кисет и, просыпая на землю табак, стал сворачивать папиросу.
– Давеча кобыла оже… ожо… Чёрт, слово нужное, но никак… Короче, родила. Ты понял? Нет? Такой малец получился, золото. Ты же знаешь Буяна? Знаешь? Нет? Вот. Слухай дальше… Он, стервец, фьють…
Васька, показывая это самое "фьють", так махнул рукой, что вслед за ней по инерции улетел с лавки в крапиву. Но тут же резво вскочил и снова уселся на скамейку.
– И готов, – закончил как ни в чём не бывало начатую фразу Васька. – Понял? Нет? Слухай дальше…
Что было дальше, Иван и Лида так и не узнали. Они быстренько переглянулись, Лида встала, подхватила Ваню под руку, и они спешно ушли с площадки. А Васька, даже не заметив, что зрители расходятся, продолжал рассказывать про своих лошадей, нещадно дымя папиросой, размахивая руками и опасно покачиваясь на лавке.
Глава 3.
Утро как всегда застало Ивана на сеновале, но на сей раз он встал самостоятельно. Быстренько перекусив тёткиных пирогов, чуть не бегом отправился на работу. Несмотря на выходной день, в колхозе страда не прекращалась. Так же как и в будни шли доярки на ферму, спешили механизаторы в мастерскую и бригадные в поля. Начинался обычный летний день двадцать второго июня 1941 года. Погода стояла как раз для сенокоса. Словно на заказ. Жаркая и сухая. Дожди закончились ещё в конце весны, да так больше и не начинались. Буквально всё, что было посажено и посеяно в полях и на огородах, горело прямо на корню. Не успевали воду на полив возить, да только толку от этого полива было мало. Вода уходила в почву аж с каким-то свистом, словно насосом всасывало её в ненасытную утробу, и уже через полчаса там, где только что было сыро, лежала сухая, как коровья лепёшка, потрескавшаяся земля. Старики говорили, что эта напасть не к добру. Как минимум голод нагрянет, а то и ещё чего похлеще.