Печать поставлена. Слово сказано. Лед и пламя были скованы одной цепью. Но Изабелла не чувствовала ни облегчения, ни надежды. Лишь холодное предчувствие долгой, изматывающей войны, которая только начиналась.
Уезжая под взглядом соларийского короля, который так и остался стоять столбом посреди выжженной равнины, она невольно посмотрела на небо. Солнце садилось, окрашивая мир в кровавые тона. Тени удлинялись, и тень Леона, казалось, накрыла ее карету, весь ее будущий путь.
Глава 3: Клетка из Солнечного Камня
Цитадель Солариса напоминала гигантский клык зверя, вонзенный в небо. Серый, почти черный камень стен, казалось, впитал в себя всю суровость этой земли, весь холод северных ветров и жар бесчисленных кузниц. Вместо эфирной музыки Астерии – ритмичный грохот сапог по брусчатке, резкие команды, лязг металла. Воздух был пропитан запахами угля, конского пота, раскаленного железа и пыли веков, скопившейся в неприступных стенах. Никакой магии. Никакого света, кроме резкого, слепящего света полуденного солнца или скудного пламени факелов.
Ее покои, расположенные в Южной башне (ирония судьбы?), были огромны, пусты и гулки. Да, здесь была роскошь – по-соларийски: тяжелые, как надгробия, кровати под пологами из темно-красного бархата, гобелены, изображающие триумфальные битвы предков Леона (кровь, сталь и павшие враги – излюбленный сюжет), мебель из мореного дуба, способная выдержать осадный таран. Но эта роскошь душила. Золото тускло мерцало в полумраке, камни в отделке казались холодными и мертвыми. Единственное окно – высокое, узкое, как бойница, – выходило на внутренний плац, где денно и нощно чеканили шаг солдаты. Вечный ритм войны.
Изабелла чувствовала себя бабочкой, попавшей в гранитную шкатулку. Ее астерийские служанки, бледные и напуганные, передвигались по комнате тенями, боясь лишний раз вздохнуть. Соларийские стражи у дверей – два безмолвных истукана в железе – казались частью стены. Она была пленницей. Почетной, облаченной в шелка, но пленницей.
Леон… она видела его лишь мельком. На официальном ужине, где подавали полусырое мясо и терпкое пиво в тяжелых кубках (она едва притронулась к еде, чувствуя тошноту от запахов и чужой атмосферы). В тронном зале, где он вершил суд – скорый и беспощадный. Он не смотрел на нее. Он смотрел сквозь нее. Словно она была лишь деталью интерьера, досадной необходимостью, временной помехой в его идеально отлаженном мире стали и порядка. Холод его взгляда был хуже открытой ненависти. Он был – равнодушием.