– Ба-бу-сень-ка… а-а!.. – громко вздыхал он, плача. – Милая моя бабусенька… а-а!.. Одна ты у меня осталась на свете… а-а!.. Как бы я стал без тебя…
– Что ты, Павлик, что ты, – снисходительно и ласково сказала бабка Соня, довольная нежностью внука. – Вставай, сердешный, вставай, батюшко…
– Н-нет!.. Милая бабусенька, я обязан перед тобой… а-а!.. стоять на коленях… Всю жизнь буду… а-а!.. перед тобой стоять… Одна ты у меня…
– Да будет тебе, Павлик, будет. Вставай-ко. Или случилось чего?
Голова Павлика застыла, и, всё держа лицо опущенным, он проговорил глухо:
– Случилось.
У бабки Сони мелко задрожали руки, она пыталась вырвать их из рук Павлика, но тот держал крепко, не выпускал.
– Пав-лик… Чего?.. Ой как сердце-то… Чего?.. Да говори же!
Но Павлик упрямо крутил лысым затылком.
– С Викторией? С Маринкой?
– Нет. Со мной.
– Гос-споди!.. Вот отчего ты приехал-то сегодня! В воскресенье, никогда не бывало. О-ой… Я-то как чувствовала. Как ты ступил на порог, так мне и не по себе сделалось. Что-то, думаю, тут неладно. – Бабка Соня, наклонясь, требовательно заглянула в лицо внука, спросила строго: – Говори, Павлик, чего у тебя болит?
Тот шумно выдохнул:
– Ни-че-го не болит… Душа!
– Слава богу! – подняла глаза к потолку бабка Соня. – А я-то думала… Думала, хворый ты. Ну и ладно, раз здоров. Вставай-ко, батюшко.
Но Павлик своею тяжёлою головою придавил руки бабки к её коленям.
– Не встану, – твёрдо сказал он. – Пока не простишь.
– Прости-ишь? Да чего же мне, батюшко, тебе прощать-то?
– Пока не простишь.
– Пошёл к лукавому! Выдул бутылку-то, обрадовался…
– По-ка…
– Ну, прощу, прощу. Эко напился!
– Дай слово.
– И слово тебе на́, на́ тебе слово, только вставай.
Павлик резко вскинул голову, подставил бабке затёкшее, будто обваренное кипятком, лицо.
– Бабуся! – заговорил он с расстановкой. – Ты мне слово дала. Слово дала. Выручи меня. Спаси. Внука своего единственного!
– Ну балаболка…
– Знай же: я сегодня дома не ночевал.
Они оба разом замолчали, словно прислушиваясь, не стучится ли кто-нибудь в двери, – и тут же бабка Соня отпрянула от внука, будто от прокажённого, прижалась спиной к печке, грубо оттолкнула его лицо, но Павлик, как резиновый, лишь качнулся, цепко держась обеими руками за сиденье табуретки и подковой обхватил бабкины колени; его пьяные и упрямые глаза смотрели раскосо, в стороны, как у телёнка; бабка Соня пыталась встать, но лишь ткнулась животом в крепкую неподвижную голову.