– Какая прекрасная мысль вас посетила! – Николай Аркадьевич входил в столовую, демонстративно потирая руки. – А я все думаю: что-то похолодало… Ну, Шурочка, мы с тобой сейчас тяпнем! – Николай Аркадьевич проследовал к своему креслу и совсем было уселся, но увидел новое лицо.
Он проворно встал, отодвинул кресло и, радушно улыбаясь, протянул руку:
– Николай Аркадьевич Березин, с кем имею честь?
Молодой человек вскочил, ответил крепким рукопожатием и сказал просто:
– Кирилл.
После первой же рюмки за благополучный исход переправы напряжение стало спадать. Все почувствовали приятное тепло, стали перекидываться незначащими фразами. Антонина пустила по кругу тарелочку с салом.
Николай Аркадьевич удивленно воскликнул:
– Откуда же у нас такая роскошь?
Но на ответе настаивать не стал, еще больше удивившись, что Кирилл передал тарелку дальше, ничего не взяв. Милочка, раскрасневшись от глотка из граненой рюмки, смачно похрустывала луком и уплетала всё, что оказывалось на тарелке. При этом она, сидя рядом с бабой Шурой, внимательно следила, чтобы и на ее тарелке не было пусто.
– Ну давай я тебе еще картошинку положу. Вот так. Она у тебя как раз под вилкой, баба Шур.
– Зачем мне столько на ночь, неугомонная? Я, может, еще сырник съесть хочу.
– Скажите, пожалуйста, Николай Аркадьевич, – Алексей наконец перестал жевать, – как поживает «ваш» Чаренц? Вы уже, наверное, закончили перевод?
– Э, милый, куда там! Чаренц был очень плодовит. Несмотря на то что я взялся только за его лирику (а у него и поэмы, и проза, и критика), конца этому не видно.
Николай Аркадьевич откинулся в кресле и небрежно бросил на стол накрахмаленную салфетку. Она подавалась ему персонально, свернутая в серебряном кольце.
– И зря Вы, Алеша, иронизируете: «ваш Чаренц». Это весьма почтенная и общезначимая фигура, к тому же трагическая.
– Трагическая? Почему? – вступила Ольга.
Она до этого хранила молчание и незаметно наблюдала за новым гостем.
– Как почему? Так его замучили в 37-ом. За «национализм». А попросту – за любовь к своему народу, – Николай Аркадьевич помолчал, видимо вспоминая о чем-то, что всегда всплывало в памяти при упоминании тех лет, потом покачал головой и, словно стряхнув нежелательную тему, воскликнул, обращаясь к молодым людям: – Выпьем за дам! Здесь такой цветник!