– Да Вам-то что за печаль? – Алексей счел упреки в свой адрес несправедливыми. – Жениться ведь я хочу, а не Кирилл вовсе, как я Вам сразу и признался, когда Вы спросили. Вы вот рассуждаете и меня наставляете, Александра Владимировна, а у Вас-то у самой ни семьи своей, ни детей никогда не было! – Алексей спохватился, когда слова уже слетели с языка.
Он мгновенно устыдился, схватил Александру Владимировну за руку:
– Простите меня, я правда – идиот! Так и Оля думает. И бестактный человек – так Кирилл говорит… Ну простите меня, пожалуйста…
Александра Владимировна выпрямилась и застыла, как статуя. Её слепой, устремленный вдаль взгляд усиливал это впечатление. Алексей всерьез испугался, что с ней что-то не так происходит: он продолжал лопотать, предлагая ей сесть на пень, послать его за стаканом воды и, главное, – простить его, дурака.
Александра Владимировна вдруг как-то обмякла, взяла Алексея за руку и тихо сказала:
– Мой Ванечка на подоконник впрыгнул, чтобы мне бабочку поймать… Красивая была такая бабочка с павлиньим глазом… А рама старая была, гнилая…Он прислонился и выпал с четвертого этажа. А я так и осталась стоять в белом платье с букетом жасмина в руках.
Она молчала довольно долго.
– Знаешь, Алеша, я бы, наверное, так и осталась в свадебном платье, как у Диккенса в «Больших надеждах». Любила я его. Да только жизнь сидеть-горевать не дала: в тот год, в 30-ом, у Ольги как раз Тонечка родилась, Николай вечно то с работой, то без, помогать надо было, а карты ведь вручную делались: тут и глаза, и внимание… Уставала я очень. А в 41-ом… Да ты уж и сам знаешь, про сестру мою. Какая уж тут любовь.
Алексей слушал ее, боясь пошевелиться. Он впервые слышал от бабы Шуры столько слов подряд, а откровенность ее и трагедия жизни, которая вдруг раскрылась перед ним в таком простом, безыскусном выражении, произвели на него сильное впечатление. Ему показалось, что его провели за кулисы, где усталые актеры смывают привычный грим. Он вдруг представил себе, что было бы, если бы сегодня утром Ольга согласилась выслушать его предложение, а то еще лучше – приняла бы его. «Судите ж вы, какие розы…» Ведь если поразмыслить… Где окажутся эти сладостные дни, когда он каждую пятницу бежал на электричку, чтобы успеть застать неразведенный мост, когда его встречали, как родного, не спрашивая, как и на что он живет, сколько платит за съемную квартиру, куда собирается привести молодую жену. Его кормили, поили, он крепко спал в отдельной комнате, которую ему уступали девочки, в то время как сами теснились у Антонины. Николай Аркадьевич проявлял глубокий интерес к французской литературе XIX века, а может, только делал вид? Действительно, что нового я собираюсь сообщить миру о Флобере? – сокрушался Алексей. – Уж не ждет ли меня самого участь Шарля Бовари?