Владимир Николаевич не любил позже вспоминать о своем прошлом, не любил говорить и о своем имении, которое находилось на берегу большого озера, где кончалась полоса лесов и начинались степные просторы, насколько мне известно, под Черниговом. Сама усадьба была унаследована от ветви древнейших русских князей. Когда Владимира Николаевича спрашивали, от каких он происходит Долгоруковых, то он лаконично отвечал: «Эти от Рюриковичей, а мы от Олеговичей». Таким образом, с детства он привык жить не только в очень богатом окружении, но и в очень знатном. Род его тогда еще не был в упадке. В родовое имение Долгоруковых, которое в быту называли «Великая Топалъ», направляясь на отдых на юг, заезжала и оставалась погостить семья царя Николая II. Гостеприимством Долгоруковых пользовалась и сама императрица Александра Федоровна, гостившая у них с девочками. Мамаша Владимира Николаевича, урожденная княгиня Голицына, упрекала царских дочерей в недостатке воспитания. “Les femmes de chambre endimanchées”, – ворчала она.
Мне довелось посетить недавно одно из многочисленных имений Долгоруковых – усадьбу Волынщино-Полуэктово под Рузой. У входа в старый поредевший парк стоят покосившиеся обелиски, аллея ведет к барскому дому, обращенному фасадом к обширному озеру с полоской леса на противоположном берегу. В парке на черных липах неистово кричат грачи, через деревья просматривается обветшалая церковь-усыпальница Долгоруковых. А Владимира Николаевича похоронили тайком его близкие друзья. Им удалось разыскать на старом кладбище Донского монастыря забытую могилу каких-то Долгоруковых (уж не знаю точно, Рюриковичей или Олеговичей), закопать в нее урну с прахом Владимира Долгорукова и поставить маленькую металлическую дощечку.
А если вернуться в свое раннее детство, то я помню дядю Володю, как я помню себя, лет с трех. Он жил тогда в нашей квартире на втором этаже дома Шервинских в Померанцевом переулке и занимал крохотную узкую комнату, предназначавшуюся для прислуги. Позже в ней до самой своей смерти жила моя няня Любовь Федоровна и душевнобольная тетушка Ольга Венедиктовна Барцева. Утром меня выносили на руках в ванную комнату – наверное, с пола дуло, а печи затапливались позже – и сажали на маленький стульчик за комодом. С этого места я наблюдала, как бреется дядя Володя. Его лицо, освещенное с двух сторон двумя металлическими бра, было густо покрыто белой пеной, отчего глаза и волосы становились еще темнее, он надувал то одну, то другую щеку, подпирая ее языком, чтобы ее легче было выбрить. Это меня очень занимало. Он всегда находил со мной тему для развернутой беседы, вел ее неторопливо и совершенно серьезно. О чем мы могли тогда беседовать, ума не приложу. И он развлекал меня, как всегда, какой-нибудь чепухой: