Хлопок крыльев оторвал Котиса от созерцания кораблей. Большая жирная чайка опустилась на зубец стены рядом с ним и, важно выпятив грудь, уставилась на него темными бусинами глаз. Она напомнила молодому царю придворных вельмож, при любом удобном случае старавшихся подчеркнуть свою значимость, а порой и незаменимость в том или ином деле, и Котис улыбнулся. Чайка отвернула голову, указывая желтым клювом в сторону моря; она словно приглашала полюбоваться великолепием пейзажа и вдохнуть в себя воздух свободы. И тут, почти сразу, безмятежную тишину пространства разорвал протяжный и натужный рев. Птица встрепенулась, оторвала лапы от камня и взмыла вверх. Потом, с криком описав над его головой круг, устремилась к берегу.
Котис проследил ее полет и отыскал на зеркале воды движущиеся фигурки. Солнце слепило глаза, и он прикрыл их ладонью. Этот рев нельзя было спутать ни с чем. Так могли реветь только горны римских войск, оповещавших о своем приближении. Он всмотрелся внимательнее: к гавани Пантикапея двигалась колонна кораблей. Их было много, несколько десятков, и больше половины из них, скорее всего, – транспортные галеры. Котис опять улыбнулся. Он ждал прибытия римского флота, но несколько позже. Что ж, видимо, не одному ему не терпится закончить эту затянувшуюся войну. Он развернулся и быстрым шагом направился к ведущей со стены лестнице.
* * *
Гай Туллий Лукан огляделся. Его не покидало смутное ощущение того, что все происходящее сегодня уже случалось с ним раньше. Память выдергивала из недалекого прошлого четкие, яркие картинки, удивительным образом накладывавшиеся на царившую вокруг него эйфорию. Она присутствовала во всем: и в жарком, отяжелевшем от множества людей воздухе, и в нем самом, уже испытавшем однажды волнующее чувство радости при виде входящих в гавань Херсонеса римских кораблей. И вот спустя четыре года, в корне изменивших его жизнь, все как будто повторялось.
Немногочисленные группы пантикапейцев, находившихся в это утро в порту, очень быстро превратились в сплошное колышущееся море человеческих тел. Горожане продолжали прибывать, и их возбужденные голоса перекрывали даже крики чаек, возмущенно носившихся над гаванью. Центурии легионеров пришлось приложить усилия, чтобы, не покалечив кого-либо из жителей города, проложить себе путь к набережной. Но даже когда легионеры выстроились в две шеренги, сдерживая напирающую толпу, Лукан не почувствовал себя в полной безопасности. Люди вытягивали шеи, подпрыгивали, стараясь заглянуть через головы солдат, некоторые в знак приветствия размахивали шейными платками. И все орали. Орали так, точно сами боги сошли с Олимпа, чтобы почтить их город своим присутствием.