Удивительно неожиданным предстает Лев Эммануилович Разгон в этой книге. Отнюдь не величественным, забронзовевшим от долголетия и осенившей его в последние годы славы – душевно (я бы даже сказал: духовно) подвижным, буквально до последних дней (а прожил он, как сообщается, 91 год 5 месяцев и 6 дней) сохранившим – и это несмотря на 17 лет лагерей! – поразительно светлый, лишенный даже тени личной обиженности, молодой взгляд на жизнь, – даром что друзья и коллеги, большинству из которых он годился в отцы, называют его «Лева» и «ты».
Однако воспоминания друзей – при всей их нетривиальности, сердечности и поголовной влюбленности авторов в того, о ком они пишут, – не самое главное в этой книге.
Главное – те неторопливые, то краткие, как говорится, на злобу дня, то долгие и обстоятельные разговоры, которые на протяжении последнего десятилетия вела со Львом Разгоном его близкий друг и сестра по перу писательница Рада Полищук.
О чем эти разговоры? Да обо всем на свете. О памяти, о милосердии, о «демократах» и «патриотах», евреях и антисемитах, о том, нужно ли помнить зло, и что такое старость, и какие были деньги, и действительно ли рукописи не горят. О книгах других писателей и самого Разгона, о Сталине (5 марта начиная с 53-го года Разгон праздновал как свой второй день рожденья – водочка, застолье, друзья), об изведении крестьянства, о лагерях, о работе Комиссии по помилованию при Президенте РФ, где Лев Разгон неизменно выступал против смертной казни.
– А как бы вы поступили, если бы к вам на Комиссию поступило бы прошение о помиловании, скажем, Н. И. Ежова, приговоренного к смертной казни? – задает коварный вопрос собеседница.
– Я бы принял решение – расстрелять, – отвечает убежденный противник смертной казни. – И это не противоречило бы моим принципам. В этом случае идет речь о преступлении против человечности, а не против личности. Это качественно другое преступление. <…> И не месть руководит мною. А элементарная справедливость.
Казалось бы, мы уже всё знаем о 37-м годе и о том, что было с ним связано. Но вот, например, такая деталь: во многих районах Москвы на магазинах, где раньше продавались канцтовары или галантерея, стали появляться наспех сделанные новые вывески: «Распродажа случайных вещей», то есть вещей, конфискованных у «врагов народа». «Мало кто знал тогда, – поясняет писатель, – что в этих магазинах продают вещи людей уже расстрелянных, потому что по указанию Сталина приговор о расстреле всегда сопровождался дополнением: «с конфискацией имущества»».