На станциях кое-где стали давать суп и кашу по карточкам. Сибирь оказалась вовсе не так плоха и ужасна, как нам рассказывали о ней те, кто, скорее всего, никогда здесь и не был. Она была сурова, но по-своему справедлива, хотя и встретила нас довольно равнодушно. Крестьяне смотрели на нас оценивающе и примерялись к купле-продаже с хозяйской хваткой, но выжать последнее не пытались, понимая, что наш поезд не последний в их жизни. И мы стали смотреть на них, на широкие их лица, иногда простоватые, иногда с хитрецой, с пониманием, не осуждая и не проклиная их про себя. Да и какой толк был бы в таких мыслях? Всё, что мы видели вокруг себя, что постепенно стали ощущать, – картину великого народного бедствия, тревогу обывателей и сочувствие к нам, без вины виноватым, – одновременно и пугало нас, и поддерживало веру в то, что, бог даст, как-нибудь мы выживем, как-нибудь сумеем обустроиться в этом холодном краю, пока ещё чужом и неизведанном.
На одном из заснеженных полустанков под Красноярском состоялся главный наш товарообмен. Мама обменяла всё своё оставшееся золото, деньги и карточки за две недели на миткалевый отрез, две овчины и три пары валенок. Мы были спасены от жутких в этих местах морозов. За три дня работы получились у неё вполне приличные тулупчики для меня и Юваля, а миткаль, оказавшийся особо ценной вещью, сослужил нам неоценимую службу в будущем.
В середине декабря мы оказались в Иркутске. Это был последний город нашего большого путешествия по стране и ещё, к слову сказать, последний сибирский город, который довелось нам увидеть: в течение последующих пяти лет мы не выезжали никуда с острова, который буряты отрывисто называли Ойхэ, а эвакуированные на свой лад прозвали Ольхоном.
Но попали мы на Ольхон не сразу. По прибытии в заиндевевший от морозов и метелей Иркутск две недели нам пришлось мёрзнуть в поезде. Выходить в город и даже покидать вагоны не разрешалось, и мы все, от мала до велика, были в полном неведении относительно своей дальнейшей судьбы. Это неведение угнетало нас не меньше холода, тесноты и скудного пайка, но мы терпели, радуясь уже одному тому, что остались живы.
И вот в первый же день пребывания в столице Приангарья я увидела низеньких смуглых людей крепкого телосложения, с круглыми плоскими лицами, похожими, как мне подумалось тогда, на блины со сковородки. Движения их, несмотря на тяжеловесное обличье, были быстрыми и ловкими. Среди них довелось нам увидеть воистину богатырей, которые совершали с охапками дров, доставляемых нам, настоящие акробатические трюки. Мы, вначале оробев от их необычной внешности и манеры общения, очень непосредственной, как у детей, вскоре перестали их бояться, поняв, что они искренне расположены к нам. Так мы узнали бурят и впоследствии, живя с ними бок о бок, сдружились настолько, что стали общаться без предубеждений и ложных страхов.