Тишина за дверью была густой, как туман над болотом в предрассветный час. Незримая борьба происходила в этом молчании – борьба между страхом, подозрением и необходимостью человеческого контакта.
Мистер Бартон наконец показался в дверях: высокий, с седыми висками, с пустыми глазами человека, который слишком долго смотрел в одну точку, пытаясь разглядеть в ней смысл исчезновения собственного ребенка. Он обменялся коротким взглядом с женой – взглядом, в котором было слишком много понимания и слишком мало жизни, будто между ними протянулась невидимая нить общего горя, разделенного на двоих.
– Пусть посмотрят, – с легким нажимом произнесла женщина, многозначительно глядя на мужа.
– Пять минут, – сказал он хрипло, словно каждое слово причиняло ему физическую боль. – И не трогайте ничего.
Они вошли, переступив невидимую границу между миром скорбящих и миром ищущих.
***Комната Джейн встретила их стерильной пустотой, которая казалась почти потусторонней, словно пространство, очищенное от всего живого после какого-то невидимого катаклизма. Белые стены щурились на них, как глаза слепца, отражая только неестественный, выхолощенный свет, проникающий сквозь полупрозрачные занавески. Опрятная кровать с идеально натянутым покрывалом – ни единой складки, ни намека на то, что здесь кто-то спал. Стол без книг, без личных вещей – стерильный, как операционная. Шкаф без одежды, с аккуратно закрытыми дверцами. Ни фотографий, ни рисунков, ни разбросанных на полу кукол или записок – ничего, что могло бы свидетельствовать о присутствии жизни.
Как будто Джейн здесь никогда не жила. Как будто эта комната была выставочной копией, восковой фигурой вместо живого человека, безликим манекеном вместо девочки с именем и историей.
Эбби скользнула пальцами по полке – пыль не поднялась и не осела на пальце, словно комнату дезинфицировали, стирая все следы прошлого. Эта комната была не просто аккуратной – ее явно готовили к визиту, как место преступления готовят для посторонних глаз, скрывая все улики. Люк тронул угол покрывала – под ним не оказалось ни тетрадей, ни записок. Пусто, как на дне высохшего озера. Томми прошел по комнате несколько раз, останавливаясь у окна, прислушиваясь к щелчку собственного сердца и к тишине, которая казалась здесь осязаемой, как плотная ткань.