– Я думал, ты опоздаешь. Поспорил сам с собой, – произнес журналист и сплюнул на пол. – Поторопимся, а то все места займут.
То ли из-за дождя, то ли еще по какой причине, но вагон, в котором они ехали, был заполнен всего на две трети, что для послевоенной Японии было редкостью. Также бросалась в глаза грязь: шелуха, бумага, окурки. Все это «богатство» валялось на полу. Сам поезд отправился с опозданием. Ливень усиливался. Капли били по вагону так, что казалось, будто это уже град.
Мельникова знобило, одежда отказывалась сохнуть. Заметив это, Федин достал из внутреннего кармана фляжку и протянул ее своему товарищу.
– Выпей, а затем переоденься, – сказал журналист.
– Спасибо, но как-то неприлично, – ответил переводчик, глотнул из фляжки и раскашлялся.
– Ты не баба. Давай, хоть рубашку и майку смени, а то еще простудишься. И мне одному придется выполнять задание.
Мельников все-таки послушался старшего товарища, достал с полки чемодан, нашел нужные вещи и стал переодеваться. На некоторое время он приковал к себе внимание всего вагона. Пассажиры, хихикая, наблюдали за неуклюжим гайдзином. Не смотрела на них только сидевшая справа красивая девушка в изящном кимоно с гербом. К ней почему-то никто не подсаживался.
Федин потихоньку попивал из своей фляжки. Это был коньяк, семизвездочный. Журналист объяснил: все, что моложе семи лет и слабее сорока градусов, – это не алкоголь, а так, компот. А после рассказал о том, о чем Мельников и так догадывался. Под него копали, и уже давно. Командировка в Японию, казавшаяся приключением, была лишь отсрочкой неизбежного.
– Я просмотрел твое личное дело, мне настойчиво рекомендовали другого переводчика. Но я привык доверять своему чутью.
– Что стало с моим предшественником? Почему меня вообще так резко перевели сюда? – спросил Мельников.
– А я тебе рассказывал, как пил с Хемингуэем? – и Федин начал травить байки о своей бурной молодости. Вопросы к нему были, но задать их было нельзя. За журналистом тянулся целый шлейф из поломанных судеб, с одной стороны, и облагодетельствованных – с другой. По какому принципу этот веселый человек выбирал, кому помочь, а кого «переехать», было непонятно. Его иногда спрашивали, не родственник ли он того самого писателя Федина, на что журналист отвечал то «да», то «нет» в зависимости от собеседника и того впечатления, которое хотел произвести. Но даже когда обман раскрывался, облапошенный чаще улыбался, чем злился.