Ницше в Италии - страница 4

Шрифт
Интервал


Жюль Сюри,
>интервью, записанное в его тетрадях Морисом Барресом
*

Полю Валери

Позвольте мне, мой дорогой Валери, предложить Вам этот скромный и далеко не исчерпывающий очерк о человеке, чье далеко не безоблачное величие Вы так обострённо ощущали, чье безумие и головокружительное опьянение Вам удалось распознать. Возможно, мне бы и в голову не пришло поместить Ваше имя в самом начале этих страниц, если бы мы недавно не заговорили о Генуе во время нашей случайной встречи. Это тот самый город, который Вы, как и Ницше, любили, и где Вы, как и он, на двадцатом году своей жизни вступили в мучительную духовную борьбу, в результате которой Вы отказались пожинать плоды своей славы, будучи в слишком молодом возрасте, тогда как Ницше, напротив, решил ни на минуту не медлить с ее обретением. Вы были правы, что не спешили, но и он не ошибся в том, что торопил себя. Не прошло и десяти лет после его первой генуэзской зимы, как наступил тот омрачённый, памятный нам, туринский декабрь. И в тот момент, не Вы ли написали о Ницше: «Тогда я не понимал, что этот порывистый и дальновидный дух не покончил с тем, что не поддается доказательной силе…» И мы, дорогой Валери, до сих пор не покончили с этим. Как только любовь или ненависть отнимают свою долю творческой энергии у разума, непостижимое разрастается и овладевает главным смыслом наших суждений. И если это происходит за счет их прочности, то, возможно, не без того, чтобы привнести в них движение, пристрастность: да, они становятся уязвимыми, но, в то же время, такими живыми.


Гай де Пуртале


В этом и заключается страстная сторона моих поисков Ницше. Возможно, я лишь поддался «полезным дурным предчувствиям», которые Вы рекомендуете для приближения к нему. В таком случае прошу извинить меня: предлагаемая череда образов призвана проиллюстрировать лишь абсурдную, но непреклонную логику сердца этого властителя мысли.

Июль 1929 г.

Гай де Пуртале

Странник без багажа

Тот, кто видит, что любовь, с которой он жил долгое время, угасает в нем, призывает смерть прийти ему на помощь. Но смерть редко откликается на подобную мольбу. А потому, увы, приходится жить. Выживать. Раненый приподнимается, перевязывает рану, как может, – и спасается бегством. «Путешествуй», – говорят ему. И он убегает со своей тенью. Возможно, вы встретите его спустя месяцы или годы, исцеленного. На вид исцеленного. Но в глубине души никто никогда не оправится от омертвевшей любви. Это уже не тот человек, которого вы увидите снова. И все же это он, его глаза, его улыбка, его рукопожатие. Но он погружен в то «гулкое одиночество», в котором, по словам Сен-Жан де ла Круа, онемевшая реальность обретает совсем иной голос.