нам ночью белою не красного ли выпить
ни для кого сиренью грезит Припять
вопрос не задан но готов ответ
Надя рассмеялась, довольная догадкой:
– Лысый вернется с букетом?
За дверью послышался звон разбитого стекла, раздалось «Ах!», из-под створки просочилась струйка жидкости алого цвета. Надя подскочила и попыталась открыть дверь, но та не поддавалась. Я выхватила из аквариума новую полоску бумаги, начала писать.
– Ю, ты с ума сошла? – выкрикнула Надя. – Нет, это какой-то пьяный сон. Говорила же, не пей!
Вряд ли кто-то может видеть мои сны, но я почувствовала себя виноватой.
– Так и запишем: сон, – пробормотал кудрявый.
Председатель бегло продекламировал первый терцет. Закончив, поторопил нас:
– Быстрее, коллеги. Напоминаю, кто начал сонет, должен его завершить, мужской рифмой.
Финальный терцет зачитал седобровый:
а на стене в парадной черной краской
нож в алкомаркете из стали из дамасской
но в хлам разбит для танцев патефон
На последней строке дверь открылась так внезапно, что Надя чудом не выпала наружу. В зал ввалились юноша в пальто-шинели и девушка в тулупе, залитом чем-то красным. Они едва держались на ногах.
– О, дверь-то открывается в обратную сторону!
Здравствуйте! А здесь празднуют?
Седобровый подмигнул мне:
– Здорово получилось про патефон. Отсылочка, однако.
Я кивнула, схватила в охапку протянутый мне пуховик и поспешила за Надей. Она ждала меня на лестничной клетке и нетерпеливо притопывала. Подняла указательный палец:
– Я знаю, где концерт!
Сверху, действительно, с грохотом катились басы.
– Что за неорганизованность, – пробурчала я. – Рокеры, тоже мне, не могли опоздать, как обычно!
В зале культурного центра, где мы оказались, окна были завешены тяжелыми складчатыми шторами, под ногами толстый линолеум прятал, как мне хотелось думать, старинный паркет. Маскилорелеи, одомашненные сородичи тех, что остались на лестничной клетке, из-под потолка взирали на собравшихся. Питер, ночь, метель, рифмы, рифы – Серебряный век какой-то, с удовольствием думала я. Солист, и без того по жизни не Сережа Жуков, в тот вечер особенно надрывался. Дождавшись перерыва между песнями, Надя не удержалась:
– Ю, он все время будет так страдать?
– Не унимаясь, – оживилась я. – Он был так влюблен в эту, как ее, что записал три альбома, когда она его кинула. Забыла имя, сейчас…