– Лев тут сам всё подготовил, – сказал Сергей, ставя коробку у порога. – Сказал, что художникам важен свет.
Я замерла.
Он?
Тот самый молчун в капюшоне, который прошёл мимо меня как мимо вешалки?
Может, я его зря на старте списала?
– Спасибо, – тихо сказала я, больше себе, чем кому-то.
Сергей ушёл, оставив нас с этой новой главой жизни. Я поставила холсты к стене, раскрыла коробку с красками, вдохнула запах масла и пыли – мой любимый.
И вдруг…
Откуда-то сверху – тихие аккорды.
Не радио. Не плейлист. Настоящая гитара.
Грубая, красивая, чуть нерешительная.
Я подошла к окну, приоткрыла его.
Звук усилился – мелодия была грустной, почти старой. Такой, что хочется смотреть в потолок и думать обо всём.
Наверное, это был он.
Лев.
Улыбнулась.
Кажется, у нас всё-таки получится.
Я шла на звук, как по ниточке.
Музыка вилась по лестнице – чуть глухая, сдержанная, но красивая, почти упрямая.
На втором этаже было полутемно, пахло деревом, книгами и чем-то металлическим – может, струнами.
Остановилась у одной из дверей.
Постучала два раза.
Гитара замолчала, будто я нажала на паузу внутри кого-то.
– Можно? – спросила я тихо, уже почти жалея, что не принесла печеньки в залог мира.
Пауза.
– Заходи, – прозвучало хрипловато и не особо обнадёживающе.
Я толкнула дверь.
Комната была совсем не похожа на мою – тёмные стены, постеры с группами, которые кричат даже в тишине, чёрный компьютерный стол, аккуратно сложенные наушники. Лев сидел на кровати, гитару он уже положил рядом. Смотрел на меня так, как будто я принесла не краски дружбы, а налоговую проверку.
– Ты красиво играешь, – сказала я, входя осторожно. – Правда. У тебя руки живут отдельно от тебя?
Он прищурился.
– Это был комплимент? – спросил он. – Или ты подозреваешь меня в расщеплении личности?
– В комплименте. Но, видимо, с побочным эффектом.
Он усмехнулся. Впервые. Криво, с укором.
– Ты всегда так вваливаешься в чужие миры с улыбкой и метафорами?
– Ну… я стараюсь быть вежливой.
– М-м. Странный способ выживания.
Я закатила глаза, но с лёгкой улыбкой.
– А ты всегда встречаешь гостей, как будто им вход по предварительной броне и с предъявлением паспорта?
– Только если гость врывается в мою жизнь с холстами и желанием «подружиться».
– Подумаешь, дружелюбие – смертный грех, – пробормотала я, отступая к двери.
– Не смертный, – ответил он, поднимая взгляд. – Но подозрительный. Особенно когда оно рыжее и шумное.