Папа останавливается рядом со мной.
– Что происходит, Ксения?
– Ксюшенька, – мама приобнимает меня за плечи. – Все хорошо? Мы слышали крики.
– А… да, – мне совсем не хочется, чтобы они переживали, только как быть – не знаю.
– Стрельцов! – отец произносит фамилию Дана так, будто говорит про какого-то преступника. Заведомое обвинение, несмотря на презумпцию о невиновности. Мне всегда казалось, что уж мой папа не такой: не будет обвинять человека без видимых доказательств. – Почему вы вместе с моей дочерью тут?
– Я… – он открывает рот, видимо решив рассказать правду, но тут я влезаю.
– Этот парень просто проходил мимо, пап, – может и надо было сказать, что Дан за меня заступился. Вот только собирать нас с ним в единый пазл совсем не охота. – Как ты, мама и остальные. Ой, это полицейская машина. Мне придется дать показания, пап.
– Какие… показания? – дрожащим голосом спрашивает мама.
– Моей глупости.
***
В участок я еду с родителями, у меня берут показания, а что происходит с остальными – неизвестно. Отец, к моему удивлению, даже не ругается. Вернее ругается, но не на меня, а на органы полиции.
И даже когда мы выходим на улицу, он продолжает причитать.
– Что за время такое? Среди белого дня на детей могут напасть! Куда смотрит полиция?
– Дорогой, – мама пытается его успокоить. – Может, давайте в ту кофейню зайдем, я вдруг мороженое захотела.
– Нет, ну это же надо! – не слышит папа. Тогда мама подхватывает его под локоть и практически силой тащит в сторону дороги. Я плетусь позади, ровно до того момента, пока не замечаю как Стрельцов выходит из участка. Он лениво спускается по ступенькам, а за три до конца, спрыгивает, словно озорной мальчишка.
Не замечаю, как губы сами по себе растягиваются в улыбке. Когда он не понтуется, выглядит лучше.
Стоп, Ксюша! Ну опять двадцать пять.
К сожалению, я замечаю еще и небольшую ранку у Стрельцова в области глаза, ближе к виску. Да и костяшки рук требуют обработки. Почему-то жду, что Дан свернет в сторону аптеки, она как раз в двухстах метрах, но Стрельцов просто усаживается на лавку, широко расставив ноги. Не будет он обрабатывать свои раны. И мне бы забить на это, разве меня должны волновать чужие ссадины? Тем более этот парень тот еще грубиян.
И тут же в голове голосок шепчет: “этот грубиян вступился за тебя. Добро нужно отдавать добром”. Черт!