Из большого окна гостиной, выходившего на фасад, за ним наблюдала Эмили. Её мир теперь ограничивался пространством этого дома и радиусом досягаемости её инвалидного кресла. Когда-то она была танцовщицей, её тело – инструментом, способным выразить любую эмоцию, любую мелодию. Легкость, грация, полет – все это осталось в прошлом, стертое одним неловким, до сих пор необъяснимым падением с лестницы два года назад. Врачи говорили о неудачном шаге, о потере равновесия, но для Эмили это была внезапная пустота, разверзшаяся под ногами там, где должна была быть твердая ступенька. Теперь её энергия, прежде выплескивавшаяся в движении, была заперта внутри, хрупкая, как тонкое стекло, готовое разбиться от любого неосторожного прикосновения. Она смотрела на мужа, на его сосредоточенную фигуру на фоне идеального газона, и чувствовала знакомую смесь любви, зависимости и… чего-то еще. Неясной, тихой тревоги, которая поселилась в ней в последние месяцы, как незваный гость. Майкл стал другим. Тише. Дальше. Будто между ними выросла невидимая стена.
На втором этаже, в своей комнате, пахнущей красками и бумагой, сидела Лили. Шестнадцать лет – возраст, когда мир кажется одновременно и уныло предсказуемым, и полным скрытых, будоражащих смыслов. Она сидела за столом, склонившись над листом ватмана. Её пальцы, испачканные углем, выводили линии, складывающиеся в очередной тревожный пейзаж. Деревья на её рисунках были живыми, но не доброй жизнью – их стволы изгибались под неестественными углами, ветви скрючивались, как пальцы артритного старика, цепляясь за свинцово-серое небо. Дома выглядели заброшенными, с темными провалами окон, похожими на пустые глазницы. В наушниках, тихо, чтобы не мешать родителям, играл старый джаз – Колтрейн или Майлз Дэвис, что-то меланхоличное, тягучее, создающее странный контрапункт с залитым солнцем днем за окном. Лили чувствовала напряжение, витавшее в доме, почти физически. Оно исходило от отца, с его одержимостью порядком и молчаливым взглядом в никуда. Оно исходило от матери, с её хрупкой улыбкой и спрятанной болью. Оно было в самом воздухе этого идеального дома, как тихий, низкий гул, который слышишь только в полной тишине.
Часть 2
Позже, когда полуденное солнце начало свой медленный спуск к горизонту, но жара не отступала, лишь становясь более вязкой и удушливой, Эмили сидела в гостиной. Прохлада кондиционера создавала островок искусственного комфорта, но не могла развеять гнетущее ощущение неподвижности, царившее в доме. Сквозь идеально чистое стекло окна она видела, как Майкл закончил с кустами и теперь методично собирал срезанные ветки в брезентовый мешок. Его движения были все так же размеренны, лишены эмоций.