Отсюда повсеместная страсть украинцев еще со времен Богдана Хмельницкого собираться на майданах – городских и сельских площадях. В центре Запорожской Сечи также лежал майдан, где собиралась рада – общая сходка, решавшая все дела вольного «рыцарства». Там казаки и проголосовали за объединение с Россией.
Кстати, и «Золотого теленка» Ильфа и Петрова я прочитал на украинском языке. А дело было так: выхожу из дома – сосед сидит на лавочке, читает какую-то книгу и заразительно хохочет. Я говорю: «Можно ее тоже почитать?» – «Я прочитаю, дам тебе». И я ее прочел от корки до корки всего за ночь!
С пятого класса мы, кроме «мовы», также стали изучать немецкий язык – язык Гете, Шиллера, Гейне, язык великой культуры и техники, а также классиков социализма – Маркса и Энгельса. Советские школы стали в этом смысле преемницами дореволюционных гимназий. У меня была своя книга для чтения по немецкому языку Deutsch Lesebuch с построчным словарем и объяснениями. Помню первую книжку на немецком о Спартаке, герое восстания рабов в древнем Риме. Знание немецкого языка не раз пригодилось мне, когда я служил в Германии.
Мама хорошо владела французским языком. С тетей Анютой они иногда говорили между собой на нем. Но меня этому языку мама не учила, отнекивалась – куда тебе, это тебе ни к чему. Позже я понял: она просто опасалась, чтобы на меня не пало подозрение в непролетарском происхождении.
Годы моей учебы в Мариуполе совпали с периодом так называемых сталинских репрессий. У нас любят по этому поводу говорить – аресты, аресты, аресты. Этот демонизированный образ «проклятой сталинской эпохи» усиленно навязывается общественному сознанию вот уже более полувека. А что, разве сегодня нет арестов? Разве не выбиваются в изоляторах показания на людей, попавших в жернова судебной системы? Разве больше не пишут доносы и кляузы?
Я вовсе не отрицаю, что репрессии, точнее их всплеск в 1937–1938 годах, были, но надо разобраться: что же такое – политические репрессии? Были ли они только «сталинскими» и только «политическими»? Можно с разных позиций смотреть на всю сталинскую эпоху. Но через это, через чисто эмоциональные оценки прошлого, мы ни на шаг не приближаемся к понимаю, что происходило тогда в нашей стране на самом деле.
Вот в Мариуполе до войны, казалось бы, все должно быть сразу известно всем – город относительно небольшой, все на виду. Если бы у нас аресты и репрессии носили массовый характер, то мы бы знали – у такого-то отца взяли, у того взяли, у того… А тут сегодня начинают нам говорить о том, что арестовано было «полстраны»…