«Трогать? – Лаки Максвелл усмехнулся, его обычная наглость начала возвращаться, подогреваемая любопытством и жаждой наживы. Он облизал пересохшие губы. – Да я бы эту штуковину на зуб попробовал, если бы она была золотая. Слушайте, а вдруг это какой-нибудь… инопланетный жесткий диск? С порнухой древних цивилизаций? Или рецепт вечной молодости? Кэп, дай добро, я только… понюхаю». Он сделал еще один шаг, его рука потянулась к висевшей на поясе финке.
«Стоять, Максвелл! – рявкнул Торн так, что Лаки замер на полушаге. – Еще одно движение в сторону этой хреновины без приказа, и я тебе лично проветрю твой пустой котелок. Это не игрушка. Док, есть какие-нибудь идеи, как это… идентифицировать, не превращаясь в фарш?»
Док покачал головой. «Без оборудования – никаких. Мы можем только наблюдать. И молиться, чтобы оно тоже просто наблюдало за нами». Он нервно поправил очки. «Знаете, есть такое понятие – артефакты класса "Руки прочь". Вот это, по-моему, их король, император и бог в одном флаконе».
Внезапно снаружи, с верхних этажей музея, донесся приглушенный грохот – то ли запоздалый взрыв, то ли обрушение части конструкций. Звук был несильным, но в напряженной тишине подвала он прозвучал, как выстрел из пушки. Лаки инстинктивно дернулся, его рука метнулась к автомату, висевшему на плече. Фонарь на его каске качнулся, луч света скользнул по стене, по артефакту, и…
И в этот самый момент его нога, обутая в тяжелый армейский ботинок, наступила на что-то мелкое и круглое на полу – осколок камня или гильзу – и поехала. Лаки качнулся, пытаясь удержать равновесие, его автомат сорвался с плеча. Глухой удар приклада о каменный пол… и короткая, злая очередь ударила в стену рядом с постаментом. Одна из пуль, срикошетив от камня, чиркнула по самому краю черного артефакта.
Секунда оглушающей тишины.
А потом артефакт ответил.
Низкочастотная вибрация, до этого едва ощутимая, мгновенно переросла в сокрушительный гул, который проникал не в уши, а прямо в кости, в зубы, заставляя внутренности сжиматься в ледяной комок. Черная поверхность объекта пошла трещинами, из которых ударил не свет, а какая-то пульсирующая, видимая тьма, еще более плотная и черная, чем сам артефакт. Она расползалась по залу, как живая, пожирая свет фонарей.
«Ложись!» – заорал Кэп, но его голос утонул в нарастающем какофонии звуков, от которых, казалось, сейчас лопнут барабанные перепонки. Это был не просто звук – это был скрежет разрываемой материи, вой космического вакуума, шепот миллионов безумных голосов, сливающийся в единую, невыносимую ноту.