На нижней палубе я увидела деревянную площадку, встроенный бар, и два шезлонга, в которых уже лежали полотенца – свернутые, как предвкушение.
Мы поднимались медленно.
Под ногами – дерево, мокрое от недавней мойки. Лёгкий запах лимона – полировали, чтобы сияло.
Стюард встретил нас у первого уровня. Он был в белом, безупречен, и в его голосе не было ни доли удивления. Как будто мы уже бывали здесь сотни раз.
– Позвольте показать ваши каюты, – сказал он.
Прошли через лаунж-зону: бежевые диваны, открытые перегородки, стеклянные двери, сквозь которые просматривалось море. Всё было выстроено не на роскоши – а на намёке. На власти без объяснений.
– О! – голос Энн эхом пронёсся по коридору. – Кейт, ты должна это видеть. У нас тут крошечный отель на воде!
Я прошла ещё два шага по мягкому, почти бесшумному ковру. Коридор был освещён не светом, а вниманием: всё – от полированных ручек до безупречно гладкой стены – выглядело так, как будто его готовили не к приходу, а к прикосновению.
Я услышала, как Энн захлопнула дверь своей каюты, потом – её смех, потом снова тишина.
Стюард показал мне мою.
Открыл.
Я вошла.
Каюта была… слишком идеальной.
Такой, где нельзя быть собой.
Только красивее.
Светлые панели с текстурой выбеленного дуба. Широкая кровать, застеленная постельным бельём цвета утреннего неба. Возле неё – полочка с глянцевым журналом и маленькой лампой с матовым плафоном.
Окно – круглое, как глаз. Глубокое, как секрет.
Из него – вода. Только вода. Никаких берегов.
Я поставила свою чёрную YSL у стены, Я не люблю, когда вещь говорит громче, чем женщина. Мягкая, гладкая, с прострочкой под кожу, как будто внутри неё не одежда – а намерения.
Если бы у меня спросили, что в ней…Я бы ответила: «То, без чего я не похожа на себя. И пара вещей, чтобы временно стать кем-то другим.»
Я расстегнула молнию. Она скользнула почти бесшумно – как обещание, которое никто не должен был слышать. Это движение всегда было личным. Почти интимным. Как если бы я распаковывала не сумку – а себя после чужого прикосновения.
Первым вытащила купальник – белый, тонкий, как уверенность, что никто не посмеет сказать «слишком открытый». Потом – пижаму. Шёлковую. Чёрную. На тонких бретелях. Как память, которую нельзя стряхнуть. Она почти не весила. И всё же – ложилась в руку, как нечто интимное. Как напоминание о коже, которую больше никто не касался. Я разложила её на стуле. Рядом – маленькая баночка с маслом для тела.