Может быть, он, Аларих, просто завидует? Завидует этой ее слепой, нерефлексирующей вере во что бы то ни было? Этой ее способности жить здесь и сейчас, не обремененной грузом веков? Эта мысль была настолько унизительной, что он поспешил ее отогнать.
Но решение уже созрело. Не как результат долгого размышления, а как внезапный, иррациональный порыв. Как прыжок в ледяную воду. Своеобразный акт экзистенциального самоубийства – или, возможно, воскрешения через абсурд.
– Казимир, – произнес он тихо, но твердо. Нетопырь устало приоткрыл один глаз. – Мы меняем диету.
– На том ям, милорд? – с надеждой проскрипел фамильяр.
– Хуже, мой верный друг. Гораздо хуже. Мы переходим на… кейл. И вибрации.
Казимир издал звук, похожий на предсмертный вздох, и снова закрыл глаза, видимо, решив медитировать до наступления следующего ледникового периода.
Аларих снова посмотрел на экран. Снежана подмигивала и посылала в камеру воздушный поцелуй. Пластмассовый символ пластмассового мира.
– Ну что ж, дитя прогресса и фотошопа, – прошептал граф, и в голосе его смешались ирония, отвращение и тень почти детского любопытства. – Принимай в свои ряды нового адепта. Самого древнего и, возможно, самого безнадежного.
Глава 3: Шоппинг в Преисподней (и в Торговом Центре)
Чистилище имело адрес, парковку и фудкорт. Торгово-развлекательный центр «Галактика» обрушился на Алариха всей своей многоэтажной пошлостью, как девятый вал дурного вкуса. Сенсорная депривация, которую он практиковал веками в своем сумрачном убежище, сменилась сенсорной атакой. Свет люминесцентных ламп – безжалостный, выявляющий все недостатки, как взгляд инквизитора. Звуки – адская полифония из визгливой попсы, рекламных джинглов, гула толпы и детских истерик. Запахи – удушливая смесь синтетической ванили из кондитерской, хлорки из туалетов, сотен несовместимых парфюмов и чего-то неуловимо тревожного – запаха отчаяния шопоголиков.
Он двигался сквозь это человеческое море, как призрак на балу – чужой, неуместный, вызывающий любопытство и страх. Его одежда – безупречный черный сюртук, белоснежное жабо, отполированные до блеска сапоги и вечный плащ, скрывающий не столько его самого, сколько его презрение к окружающему миру – была вызовом этому царству трикотажа и стразов. Люди обтекали его, как вода камень, бросая косые взгляды. Охранник у входа, похожий на минотавра в униформе, неотрывно следил за ним, словно ожидая, что граф вот-вот начнет читать заклинания или приносить кровавые жертвы у фонтана.