Она всё—таки сделала глоток – кофе остыл, стал терпким, но не горячим, и от этого казался ещё более ненужным. Поставив кружку на подлокотник дивана, Мила вытянулась вдоль спинки, прикрыв глаза. Хотелось снова уснуть – но она знала, что не сможет. Вчера она легла рано, но просыпалась каждые полчаса, вздрагивала от снов, в которых сама не существовала, была как будто сторонним наблюдателем какой—то чужой, не очень логичной жизни.
Где—то в животе у неё заурчало. Есть не хотелось, но тело напоминало о себе. Это раздражало: зачем напоминать, если всё равно нет смысла? Но она всё равно доела тост, не замечая вкуса, и пошла умываться. В ванной стояло узкое зеркало с облезшей серебристой кромкой. Она смотрела в него долго, как будто перед ней – не она, а кто—то, кого она когда—то знала, но давно не видела.
Мешки под глазами, тонкая шея, волосы, собранные в небрежный пучок, который со стороны выглядел аккуратным, но только потому, что она больше не пыталась его поправлять. В этом тоже было что—то освобождающее – не стараться. Не притворяться. Не краситься. Не оправдываться.
Она умылась холодной водой, вытерлась полотенцем, которое пахло стиральным порошком и временем. Затем вернулась в комнату, достала из шкафа поношенную, но удобную водолазку, натянула джинсы, которые когда—то были модными, а теперь просто держались на ней из привычки. В обувь она сунулась, не раздумывая – те же старые кроссовки, чёрные, с потрёпанным носком, который когда—то зацепился за лестницу в метро и так и остался с этой вмятиной навсегда.
Собралась, как всегда, за десять минут. Сумка – старая, коричневая, с поломанной молнией на внутреннем кармане, в котором хранились проездной, ключи и помятая пачка жевательных резинок. Когда—то Мила думала, что перемены случаются снаружи: новая квартира, новое платье, новая работа. Потом поняла, что настоящие перемены – это когда тебе становится всё равно, что снаружи.
Выходя из квартиры, она на секунду замерла на пороге. В квартире было тихо. Даже холодильник, казалось, замолчал. Только за окном шипел февральский ветер, затаившийся между домами. Мила закрыла дверь, проверила, дёрнув ручку, и пошла вниз по лестнице, не включая свет – лампочка всё равно давно перегорела. Её шаги звучали глухо, но неотрывно. Словно кто—то изнутри квартиры остался слушать, как она уходит, и запомнил ритм этих шагов лучше, чем звук её голоса.