– Подпиши здесь, – сказал Вадим, её теперь уже бывший муж, аккуратно положив перед ней бумаги.
Он всё ещё был слишком вежлив. Слишком чист. В его глазах давно не было боли, только усталость и желание закончить это как можно быстрее. Он ушёл красиво. С тем, что нашёл себе новую жизнь, новую женщину и даже новую собаку. Мира всё ещё жила в пыльной квартире с обоями, которые выбирали вместе.
Она подписала.
И что-то внутри – не сломалось, нет. Как будто разом опустел сосуд, который давно трещал по швам.
В тот же вечер она забронировала билеты на поезд. Не в Европу, не на Бали, не в Карелию и не к подруге в Тулу. А туда, где всё было не просто до него, а вовсе без него – в городок на берегу залива, где она проводила летние каникулы в детстве.
Тихая бухта. Так её бабушка называла это место, где волны шептали, а чайки смеялись, как дети.
Глава . Рисунок, который не складывается
Квартира Миры, когда-то уютная, теперь казалась ей чужой. Она ходила по ней, как по декорациям к спектаклю, где больше не играла главную роль. Пыль копилась на подоконниках, пледы лежали смятыми, как после бурной ночи – только буря была внутри, а не снаружи. Стены будто выцветали вместе с ней. Когда-то здесь стоял смех, запах кофе и влажный след поцелуев на шее. Теперь – пустота, в которой только эхо и тиканье часов.
На письменном столе лежал блокнот для скетчей. Новый, дорогой, с плотными листами, который она купила, чтобы «начать с нуля». Он был пуст. Совсем. Даже не открыт.
Мира пыталась рисовать – на прошлой неделе, позавчера, даже вчера ночью. Но каждый раз рука останавливалась. Не потому что не знала, что нарисовать. А потому что не видела в этом смысла.
Всю свою жизнь она рисовала для кого-то. Для издателей – милых сказочных персонажей, для мужа – акварельные пейзажи, которыми он восхищался из вежливости. Для друзей – забавные портреты с большими глазами. Она всегда угадывала, что от неё хотят, – и давала это. Легко. Даже слишком.
Но теперь никто не просил. И она не знала, чего хочет сама.
Она сидела у окна в старом свитере с растянутыми рукавами, смотрела на серое небо и чувствовала себя не человеком, а будто листом бумаги. Пустым. И то ли кто-то слишком сильно надавил карандашом, то ли сама нажала – но лист теперь в заломах, прожжён, и ни один рисунок уже не получится гладким.