– Шире шаг, через пару вёрст, обустроим у реки привал, ночевать будем. Труби Алексашка людям нашим, пусть поторопятся, к ночи надо лагерь поставить. Часовым не спать, ибо всех передавят, как кутят. Не спросят, как звали, не имени не прозвища. А мою царскую морду изувечат, а тело в бурную реку выкинут.
Через час мытарств по лесным буеракам вышли к реке. Чёрная ледяная вода, неспешно перекатываясь через громадные каменные глыбы, неустанно пробивая себе путь. Пряталась за извилистыми изгибами скалистых берегов, пугая своим могуществом и силой пришлых. Чуть выше по течению, на широком рыжем уступе взгромоздилась деревянная часовня невиданной до селе красоты. Дороги к ней не видать, лестниц никаких, ни ступеней выбитых мастерами в скале. Чудо невиданное людьми царскими. Вот тебе и глухомань лесная, вот тебе и дикие места. Сколь не смотри, никаких следов не звериных не людских. Кострищ тоже не видно, только ленты на деревьях развиваются по ветру, словно праздник какой. В небе кружила пара громадных своими телами орлов. Такой, не то что волка, а медведя утащит к себе в гнездо, только стерегись, знай, да бойся. Не иначе охрана храма лесного. Но кто смог поставить сей срубленный из дерева храм? Загадка.
Встали лагерь ставить, еловые ветки рубить, таскать на каменное ложе у воды. Шалаши строить. К ночи поспели, да костры кругом разожгли. Натаскали валежника гору целую. Солнце свалилось за лес, но темно не стало, будто утро, иль вечер. Видно всё по реке вниз, да вверх. Поволокло туман над водой, такого и нет нигде, словно дым клубиться, закрывая воду, знай себе течёт с ней рядом покрывалом пушистым. Ближе к полуночи, когда зверь, да птица шум страшный в лесу учинили, подошли люди царские с припасами. Обустроились, начали кашу варганить в котлах, да припасы доставать. Поставили четверых часовых, так, что бы видели друг дружку, в ночи перекликаясь негромко. Расположились на отдых. Молчаливый человек в рясе, сидел у костра и тихо, тихо подвывал, склонив голову к ногам. Не охоч он до разговорам. То ли молился, то ли сбрендил окончательно, бес его малохольного разберёт. Но только как волки завыли неподалёку вышел он к берегу реки, встал на небольшой утёс. Осмотрелся по сторонам, да как закричит страшным голосом, вроде бы и не своим, аж мороз по коже. Слова непонятные горланит, для уха людского противные. Но волки после этого, сразу же затихли словно по команде. Птица, что рядом кричала, улетела в сереющую ночную пелену. Тихо стало, аж жуть. Лишь только костры потрескивают, горящими сучьями пережигая былое. Монах неспешно вернулся, сел на камень устало прикрыл глаза. Так и просидел до самого утра непонятный человек, не от мира сего. Поужинали. Легли на ночлег ближе к трём часам, встали поздно, в семь, когда вода в реке слизала туман ночной, а в небе появились страшные птицы. Охранники храма, не иначе прилетели с Синей горы. Проводник Пашка сказал.