Да, сомнений не оставалось. Это было именно то самое место. То самое, о котором он читал в священных текстах, над которым иронизировал в спорах с реб Хаимом, и которое теперь возвышалось перед ним во всей своей первобытной, недостроенной и устрашающей грандиозности. Вавилонская башня. Или, по крайней мере, ее очень амбициозный прототип.
Она была невероятна. Не столько своей высотой, сколько масштабом, дерзостью замысла. Широченное, почти квадратное основание занимало, казалось, половину видимого пространства, и от него, уступ за уступом, сужаясь, устремлялись в небо ряды кирпичной кладки. Кирпичи были неровные, желтовато-серые, сделанные из необожженной глины, смешанной с соломой, и уже сейчас, под беспощадным солнцем, многие из них покрылись сетью мелких трещин, словно предвещая будущую недолговечность этого титанического сооружения. Кое-где виднелись вкрапления более темного, обожженного кирпича, вероятно, для укрепления особо ответственных участков, но их было немного.
Вокруг башни, насколько хватало глаз, кипела работа, напоминавшая лихорадочную деятельность гигантского, плохо организованного муравейника. Тысячи, а может, и десятки тысяч людей – мужчин, женщин, даже детей – трудились под открытым небом. Они таскали плетеные корзины, доверху набитые землей и глиной, на своих спинах и головах; рубили и обтесывали примитивными каменными и бронзовыми топорами стволы деревьев, превращая их в грубые балки для лесов; месили босыми ногами глину в огромных ямах, смешивая ее с водой и соломой; формовали кирпичи и раскладывали их сушиться на солнце.
Воздух дрожал от многоголосого гула: резких, гортанных криков надсмотрщиков, размахивавших плетками; ответных выкриков рабочих; скрипа деревянных блоков и рычагов, с помощью которых пытались поднимать наверх тяжелые грузы; монотонного, заунывного пения, под которое какая-то группа людей тянула огромный камень. И над всем этим висела плотная, почти осязаемая завеса из желтой пыли, которая поднималась от тысяч ног, от ссыпаемой земли, от обтесываемых камней. Она забивала нос, першила в горле, оседала на коже и одежде, придавая всему какой-то однообразный, унылый оттенок.
Инструменты, которые Моше мог разглядеть, были до смешного примитивны: деревянные лопаты, каменные молотки, бронзовые долота, веревки из растительных волокон. Никаких сложных механизмов, никакой продуманной организации. Все держалось на грубой физической силе, на невероятном упорстве и, вероятно, на страхе перед теми, кто стоял наверху этой трудовой пирамиды.