К вечеру, измученный, голодный и почти отчаявшийся, он присел у стены какого-то сарая, подальше от основной суеты. Рядом возился старик, чинивший сломанное колесо от телеги. Старик выглядел таким же древним, как и инструменты, которыми он пользовался. Моше долго наблюдал за ним, а потом решился.
Он подошел, молча указал на свои пересохшие губы, потом на пустой бурдюк, валявшийся неподалеку, и произнес одно из слов, которое, как ему казалось, он запомнил: «Майя?»
Старик поднял на него выцветшие, слезящиеся глаза. Некоторое время он молча разглядывал Моше, его странную одежду, его измученный вид. Потом медленно кивнул, крякнул и, указав морщинистым пальцем куда-то в сторону реки, которая тускло блестела в лучах заходящего солнца, произнес несколько слов. Моше не понял их, но интонация была скорее сочувственной, чем враждебной. И слово «майя» там точно прозвучало.
Это была маленькая победа, но для Моше она значила очень много. Он не просто получил направление к воде. Он впервые смог установить контакт. Пусть примитивный, пусть на уровне одного слова, но это был диалог.
«Ну что ж, – подумал он, с трудом поднимаясь на ноги, чтобы брести в указанном направлении. – Первый урок языка древнего Вавилона, кажется, усвоен. Тема: "Как не умереть от жажды". Факультативно: "Искусство вызывать сочувствие у очень старых людей". Негусто, конечно, для кандидата в лингвистические мессии, но для первого дня в прошлом – вполне себе достижение. Посмотрим, что день грядущий нам готовит. Надеюсь, не экзамен по местной поэзии. С этим у меня точно будут проблемы».
Солнце садилось, окрашивая гигантскую башню и всю окружающую ее суету в багровые тона. И в этой суете, маленький и чужой, брел Моше, вооруженный одним понятым словом и огромной, отчаянной жаждой – не только воды, но и понимания.
Глава 8: Уроки выживания и горький хлеб прошлого
Река, к которой указал старик, оказалась мутным, медленно текущим потоком с глинистыми берегами, изрядно вытоптанными и загаженными. Вода в ней была теплой и имела отчетливый привкус ила, но для Моше, изнывавшего от жажды, она показалась амброзией. Он пил долго, жадно, черпая ладонями, не обращая внимания ни на плавающий мусор, ни на копошащихся у берега странных водяных насекомых. Только когда желудок свело от непривычного обилия жидкости, он остановился, чувствуя, как по телу разливается слабость и облегчение.