Улицы в Карлтоне имели свои характеры. Мэйн-стрит была широкой, с вывесками кафе и магазинчиков, которые менялись раз в десятилетие. На ней всегда было больше движения, особенно по субботам, когда жители приходили за продуктами, новостями и кофе. А вот Тёрнер-лейн была совсем другой – узкой, тихой, с домами, прячущимися за живыми изгородями. Там жили те, кто предпочитал одиночество обществу, кто любил наблюдать за закатами через запотевшие окна, не выходя из дома.
Джессамин Огден жила в самом конце Тёрнер-лейн, она была не просто красавицей – она была тем, кем природа создаёт редко: девушкой, чья красота не требовала доказательств, не нуждалась в подтверждении, не просила внимания. Она существовала как данность, как закат или дождь, как что-то естественное и непреходящее. Её волосы, длинные, густые и черные как смола, падали на плечи мягкими волнами. Они были живыми – иногда слегка растрёпанными, иногда собранными в лёгкий хвост, но всегда излучали ту особенную свободу, которая говорит больше, чем слова. Каждый завиток казался словно намеренно брошенным на ветер, чтобы он сам решал, куда ему уйти.
Её лицо было правильным, но не холодным. Фарфоровая кожа с едва заметным персиковым оттенком светилась изнутри, особенно в те моменты, когда она смеялась – редко, но искренне. Глаза – зелёные, глубокие, как старый лес, в котором можно заблудиться без страха. В них всегда был какой-то вопрос, не явный, не заданный вслух, но ощутимый всеми, кто встречал её взгляд. Он говорил о многом: о любопытстве, о боли, о надежде, о страхе быть понятой. А ещё – о том, что внутри неё жило что-то большее, чем просто жизнь.
Она не была высокой, но двигалась, осознавая своё место в мире. Её фигура, округлая и женственная, не стремилась к идеалам журналов. У неё были пышная грудь, тонкая талия, бёдра, на которых можно было бы провести пальцами часами, и ягодицы, которые будили мысли даже у тех, кто считал себя сдержаннее.
Её губы были пухлыми, чуть полными, всегда немного приоткрытыми, готовыми произнести что-то важное, но всё время выбирающими молчание. Когда она улыбалась, это было не широкой, почти театральной улыбкой, а тихой, почти личной. Она позволяла себе радость, но не спешила делиться ею со всем миром.
Джессамин Огден была не просто девушкой, которую замечали.