Когда Белладонна, его жена и мать Илана, ушла, оставив короткую записку и детскую игрушку в коробке, Повиэм стал ещё более молчаливым. Он не злился, не искал её, не спрашивал, почему она не взяла их с собой. Просто закрылся в себе, как дом с запертыми ставнями. С тех пор между ним и сыном установилась странная связь: они жили вместе, но общались мало. Иногда – только когда это было действительно нужно.
Иногда Илан видел в нём себя будущего – человека, который слишком долго хранил молчание, пока не забыл, как говорить.
Илан вошёл в дом, бросил ключи на стол, прошёл в свою комнату.
Там всё было как обычно: стены с ободранными обоями, старая кровать, покрывало, которое мать купила много лет назад, книга, открытая на странице 107 – «Сквозь мосты, сквозь тени». Он не читал её ради сюжета. Просто любил строки, которые напоминали ему о том, что он тоже может быть потерянным.
Телефон завибрировал.
Звонок от отца.
Он вздохнул, прежде чем ответить, как будто уже знал, что этот разговор будет не просто разговором, а борьбой за право быть собой.
– Да.
– Ты где был? – голос Повиэма звучал хрипло, устало, каждое слово давалось с усилием, он сам не хотел начинать всё снова.
– Гулял.
– Снова эта ерунда. У тебя завтра игра. Нужно отдыхать.
– Я же не умер. Ещё могу бегать.
– Не шути. Это важно.
– Что важно? То, что мы выиграем? Или то, что ты будешь смотреть со стороны, как я делаю то, что тебе нравится?
Молчание. Не пустое.
Полное того, чего они никогда не говорили вслух.
Молчание, в котором жила боль матери.
Молчание, в котором исчезла её фотография со стен.
Молчание, которое стало их домом.
– Не начинай опять, – наконец произнёс отец, почти прося.
– Тогда не лезь в мою жизнь.
– Ты мой сын. Я имею право.
– Имела мама. Она не воспользовалась.
Ещё одно молчание. Длиннее.
И в этом молчании Илан услышал то, чего не слышал раньше – не только холод, но и попытку сопротивления.
Попытку остаться. Попытку быть тем, кем он мог бы гордиться, если бы ещё не забыл, как это – гордиться кем-то.
– Я знаю, что ты злишься, – сказал отец, тише, но с той интонацией, которая не просит, а признаёт. – Но я здесь. Я остаюсь.
– А она не осталась.
– Это другое.
– Нет, это то же самое. Только теперь я сам решаю, как мне жить.
– И как? – спросил отец, и в этом вопросе было больше, чем простое любопытство. В нём была просьба. Осторожная, почти стыдливая. – Как ты хочешь жить, Илан?