С утра я ходил с отцом на охоту – не каждый день, но несколько раз в неделю. Мы охотились на всё, что двигалось. Позже я беспощадно сносил голову нашей добыче.
Когда отец уходил, я бежал к уличным музыкантам. Каждый день я с нетерпением ждал ночи, ждал, когда он уснёт – и убегал к Леопольду.С ним было легко. Мы много беседовали, играли на скрипке. Я уже не представлял свою жизнь без него, без музыки.
Однажды вечером Леопольд принёс мне скрипку. Настоящую. Не ту, на которой он учил детей на ярмарках, а старую, тёплую, отполированную временем.
– Она моя, сказал он.
– Но теперь твоя очередь.
Я не мог говорить. Просто прижал инструмент к груди. Это был самый ценный дар, который я когда-либо получал.
С тех пор я прятал скрипку под половицей в своей комнате. Днём, когда отец уходил в город по делам или в трактир, я закрывался и играл. Я уже не бежал к артистам – я всё играл и играл.
Мать слышала. Я знал, что слышала. Иногда она останавливалась у двери, но никогда не входила. Лишь однажды прошептала, проходя мимо:
– Только тише, Генри. Не дай ему услышать.
А по ночам я всё так же убегал к Леопольду. Мы занимались до рассвета. Я учился читать музыку, играть гаммы, запоминал мелодии – и главное: верить, что могу быть кем-то другим.
Но отец начал подозревать. Он стал задавать вопросы:
– Где ты пропадаешь? Почему руки в мозолях – не от топора? Почему курица сегодня осталась жива?
Однажды вечером я услышал, как он говорил с матерью:
– Он стал странным,говорил отец. – Ходит, как в тумане. Я чувствую – он что-то скрывает.
– Он просто растёт, Вельтен, – тихо ответила мать. – Он не такой, как ты.
– Вот именно, – рявкнул он. – Не такой! А должен быть. Если он не станет палачом, ты знаешь, что нас ждёт.
Он ушёл из дома утром, в плохом настроении.
Тем вечером мы с Леопольдом сидели после занятий, и я впервые увидел, как он снимает маску лёгкости. Я спросил:
– Маэстро… можно тебя спросить? Ты ведь когда-то играл по-другому. Совсем иначе. В тебе есть что-то… как будто ты помнишь музыку мира.
Леопольд молчал, глядя в темноту.
– Когда-то – да. Было время, когда моё имя знали в Вене. Леопольд Клайн. "Скрипач с пламенем в пальцах", говорили.
– Клайн? Это ты…?
Он кивнул.
– Я. Гастроли, залы, свет, поклонники, цветы… А дома меня ждала Анна. Моя жена. Она была художницей. Наш дом был полон музыки и красок. Это было счастье, Генри. Такое, что приходит раз в жизни.