– Ты правда в это веришь? – голос Люка был ровным, почти бесцветным. – Что из насилия вырастет свобода?
– А что, нет? – Жоэль поднялся. Не кричал, но в его словах чувствовался жар. – А ты сам? Разве не делал то же самое? Ты ведь тоже шёл через кровь, чтобы что-то изменить. Только в чужих странах.
Люк смотрел на него снизу вверх. Его глаза были спокойны, но внимательны. Он не спорил, не отрицал, но и не соглашался.
– Да. Я шёл. Но не всегда понимал, во имя чего. И слишком часто видел, чем всё заканчивается.
– Так ты предлагаешь ничего не делать? – Жоэль шагнул ближе. – Ждать, пока Мбуту раскаленным железом выдавит всё живое из этой земли? Пока не оставит никого, кроме своих псов и своих же портретов в школах?
– Я предлагаю не превращаться в то, что мы хотим уничтожить, – тихо сказал Дюпон.
– Слишком поздно, Люк, – покачал головой Жоэль. – Мы уже внутри этого. Каждый из нас. Просто ты это носишь в шрамах, а я – в том, что чувствую утром, когда вижу, как люди в деревне боятся говорить правду вслух.
На мгновение снова воцарилась тишина. Оба стояли рядом, два силуэта на фоне луны, каждый – с грузом своих решений и своей правды. Оба знали, что не смогут убедить другого. Но всё же продолжали говорить. Не чтобы переубедить, а чтобы быть услышанными.
– Ты боишься, что генерал окажется хуже, – сказал Жоэль. – А я боюсь, что никто никогда не попробует стать лучше.
Он говорил не громко, но в голосе было то, что не нуждалось в доказательствах – личная боль. Не вычитанная в книгах, не усвоенная из идеологий – своя, от семьи, от соседей, от улиц, по которым он ходил с детства и видел, как исчезают лица, как исчезает надежда.
– Когда я был маленьким, – продолжил он, – я видел, как жандармы избивали дядю прямо у нас во дворе. Он сказал что-то на собрании – и они пришли ночью. Я помню, как отец стоял рядом и ничего не мог сделать. А мать плакала, но молча. Молчание стало нашей привычкой. И ты хочешь, чтобы мы снова молчали?
Дюпон поднялся. Рост и сдержанность делали его фигурой спокойной, почти статуей. Но он не смотрел сверху вниз. Он смотрел прямо.
– Я хочу, чтобы вы выжили, – сказал Люк. – Чтобы вы не стали следующими, кого жгут на площади. Генералы, президенты, офицеры – они приходят и уходят. Но мёртвые – остаются мёртвыми.
Жоэль опустил взгляд. Его руки были сжаты в кулаки, но не от злости, а от напряжения, от невозможности найти ответ.