Луис Игнасио с малых лет знал, что родительская семья неправильная, и не представлял свою будущую семью иной: любящей, дружной, понимающей, заботливой – одним словом, счастливой.
Спустя полгода в их доме разразился скандал, вконец разрушивший остатки иллюзий насчет семейного благополучия. Из выкриков отца во время очередной перебранки с матерью Луис Игнасио впервые узнал, что он – единственный его кровный ребенок.
Юный граф прекрасно знал, откуда берутся дети, и, казалось, его ничто в этом смысле не сможет удивить. И всё же случайно подслушанная ссора отца и матери стала потрясением. Оказалось, что и его семилетний брат Мануэль Бенхамин, и четырехлетняя сестра Хасинта Милагрос, и тот ребенок, которым была беременна мать теперь, нагуляны на стороне.
Отец называл мать купелью святой воды[13], похотливой крольчихой, нимфой двадцати самцов[14]. Говорил, что в своем распутстве она опустилась ниже безухой шлюхи[15]. Шипел злым змием о том, что сумел простить жене и Мануэля, и Хасинту, хотя прекрасно знал, что эти дети не кровные, но сумел принять их как родных. Простил жену, простил ее измены. Но всё повторилось снова, и в гораздо худшем, почти фарсовом варианте.
Если отцами брата и сестры являлись знакомые Луису аристократы, то родитель еще не рожденного ребенка – то ли садовник, то ли конюх. Мать водила шашни с обоими и от кого понесла, сказать не могла.
Именно тогда-то Луис Игнасио и понял: в разврате мать пала ниже некуда. Тощий и костлявый, как кормящая самка мула, при этом похотливый, как забредший с крыши кот, конюх и рослый, широкоплечий, крепкого телосложения, но с придурковатой внешностью садовник в роли отца четвертого ребенка маркизы – это край грехопадения.
Отец, знавший об изменах жены и покрывавший ее до сих пор, на этот раз не выдержал и устроил скандал. Он сказал, что ни за что не признает ублюдка, как признал в свое время Мануэля и Хасинту. Кульминацией того скандала стало решение отца об отсылке гулящей супруги в фамильный замок, некогда принадлежавший ее скончавшимся родителям.
Мать, бросив в адрес мужа презрительное calzonazos[16], оправдывала свое беспутное поведение, обвиняя отца в половом бессилии. Она кричала, что ее страстному, безудержному темпераменту требовалась активность, которой муж-импотент не обладал. Она отчаянно хотела получать чувственные наслаждения и, уж коли законный супруг не в силах подарить их, будет искать желанное на стороне.