Зацикленность, фиксация иной раз хуже болезни. Как ни странно, с течением времени мысли о красотке не исчезли, а участились. В какой-то момент их стало слишком много в голове, и тогда ему впервые стало плохо от женщины. Точнее от ее отсутствия в его жизни.
Пережив злобный оскал судьбы в виде смерти горячо любимой дочери, маркиз де Велада, казалось, вернулся к прежнему образу жизни, но и себе не мог признаться в том, что перестал получать прежнее удовольствие от смены любовниц в постели. В глубине души вызревала потребность найти подходящую женщину и снова жениться, чтобы сызнова испытать утраченную радость отцовства.
Со времен давней юности Луис Игнасио привык относить женщин к категории инструментов: инструментов развлечения, инструментов удовольствия, инструментов наслаждения, – одним словом, инструментов, позволяющих скрасить унылую бренность существования. Как и любые другие инструменты, женщины нуждались в бережном обращении и уходе. И пока инструмент был нужен, он именно так к нему и относился.
В амурном багаже маркиза де Велада хватало всяких женщин: блондинок-кокеток и жеманных брюнеток, страстных львиц и целомудренных голубиц, плоскогрудых прилипал и сражающих пышным задом наповал, нимфеток-овечек и любительниц острых словечек. Стройных, красивых и ядовитых, как аконит[104], нежных, легких и безмятежных, как канареечное перышко. Галантных, элегантных придворных сеньор и веселых, резвящихся, как котята, юных девушек.
Испробовав пару ученых дам, Луис Игнасио сделал вывод, что искушенность в науках не тождественна искушенности в любви. С тех пор заумных особ стал избегать вовсе. Однако и пустоголовых хорошеньких курочек в кровать перестал завлекать тоже, предпочтя в этом вопросе золотую середину.
Он красиво ухаживал за одними и грязно путался с другими. Залезал на балкон к третьим и уводил из-под носа строгих мамаш и дуэний четвертых. Был настойчив и безучастен, волочился и делал вид, что весь женский пол ему совершенно безразличен. Выглядел то грешным Гомесом Ариасом[105] иль распутным донжуаном, то храбрым, бесстрашным Сидом[106] или же благородным донкихотом.
Поначалу его влюбленности напоминали любовь мартовского кота – до первой попавшейся кошки. Затем одна светская «киска» довольно быстро стала сменять другую. А еще позже де Велада сделался весьма разборчивым, и теперь уже сами кошечки разных мастей гонялись за ним в надежде урвать порцию удовольствия.