Особняк как будто ни разу не обновляли. В зале до сих пор горели свечи в железных канделябрах – их мягкий свет отбрасывал гигантские тени, похожие на призрачные руки, которые скребли по потолку с дубовыми балками.
Джордж принюхался, сбегая по лестнице. Казалось, воздух прилипал к языку и оставлял на нем вкус свечного жира.
– Сырость! – сказал себе доктор. – Эти старые особняки нуждаются в тщательном уходе… При их возведении еще ничего не смыслили в санитарии. Живописно здесь, но я рад, что все это не мое.
Однако столовая могла изменить его мнение. Вдоль одной из стен этой длинной комнаты с низким потолком располагался ряд витражей. В огромном открытом камине горела пара вязанок хвороста, а источниками света на обеденном столе, который тянулся вдоль всего плиточного пола, были восемь канделябров о семи свечах каждый. Всюду висели портреты, нелепым образом различающиеся по стилю, – художники разных периодов прилежно следовали моде, заданной их маститыми современниками, но каждое написанное лицо имело странное сходство с другим: одинаковые прямые носы, схожие ниточки губ и неизменно мятежный взгляд.
Когда Эббершоу появился в столовой, там уже восседала большая часть компании, и оживленная болтовня молодежи показалась ему чудно́й в этом громадном поместье-склепе с его затхлым воздухом и архаичной атмосферой.
Однако, уловив по другую сторону стола отблеск золотисто-медных волос, он мгновенно забыл о мрачной сырости, как и о любых других неприятных загадках особняка.
Мегги Олифант была одной из тех современных молодых особ, которым удавалось следовать моде, но при этом выделяться среди прочих. Она была высокой стройной девушкой с приятным белым лицом (скорее интересным, нежели прекрасным) и темно-карими глазами, которые из чуть миндалевидных превращались в лучистые щелочки всякий раз, стоило ей засмеяться. Гладкие волосы цвета меди были ее наибольшей гордостью; она носила строгое каре с прямой густой челкой.
Насквозь прозаический разум Джорджа Эббершоу едва не начинал слагать оды, когда он смотрел на Мегги Олифант. Для него она была воплощением изящества. Он обнаружил, что ему приготовлено место за столом рядом с ней, и мысленно возблагодарил Уайетта за прозорливость. Доктор взглянул на него через стол и подумал, какой же он славный юноша.