Сверху, с высоты безоблачного неба, город на первый взгляд напоминает брошенные посреди травы осколки стекла – парижские крыши блестят под утренним солнцем. Сочная зелень полей и лесов плотно примкнула к окраинам и порой вторгается внутрь города пятнами садов и парков. А спланировав с эскадрильей крохотных птичек, мы увидим в подробностях, как прихотливо нагромождены эти груды камня, досок и глины, между которыми скользит змеёй Сена.
Двенадцатое июля 1789 года, семь утра. Один из первых по-настоящему летних воскресных дней. Город внизу будто притаился в засаде. Всё замерло. Мостовые теряются в расщелинах между домами. Вверх поднимаются лишь струйки дыма да ещё запах белья и горячего хлеба.
Мы резко ныряем с небес вертикально вниз и скользим вдоль крыш, уклоняясь от проносящихся мимо со свистом стрелы ласточек, от каминных труб и бельевых верёвок. Солнце светит нам в спину, а мы всё ближе к грязной и многолюдной сердцевине Парижа. Мы пролетаем над узкими улочками – Обезьяньей, Колодца, Вооружённого Человека, – замедляемся на углу улицы Белых Плащей и зависаем над крошечным двориком. Здесь, если удастся где-то примоститься, мы увидим перед собой, среди черепицы, маленькое квадратное окошко, открытое навстречу рассветному солнцу. Мы вглядываемся, что там, внутри. Мы затаили дыхание.