Несмотря на всю эту воду и щедрую землю, мимо проплывали убогие фермы с бедными крестьянами и шагали длинные колонны нищих. На каждом повороте перед ними вставал необъяснимый мир. Жозеф пускал лошадь шагом, чтобы разглядеть сидящих у придорожных канав. У него открывались глаза на то, что он давно перестал замечать.
Однажды утром, к примеру, им на глаза попались две красно-золотые кареты возле каменного моста. Чуть в стороне по травке порхали женщины. Слуги раскладывали под деревьями скатерть для пикника. Среди маков – корзины, полные припасов. Погода чудная. Дамы устраиваются полулёжа, распускают причёски. Альма с Сирим наблюдают за ними издали.
Вдруг из леса выходят три маленькие девочки: волосы грязные, слипшиеся в космы, а следом их мать, тоже в лохмотьях. Они подходят к дамам слишком близко, и те вскрикивают, закрываясь рукой. Шёпот, дрожь, сердцебиения, все в растрёпанных чувствах поднимают шляпки с травы. Одна из дам предлагает, чтобы кучер щёлкнул кнутом и отогнал их подальше, но другая милосердно бросает им оставшиеся в тарелках кости.
– Брысь! Брысь!
Жозеф вернулся к мосту за Альмой и Сирим. В конце концов они трогаются вслед за ним и ещё долго оглядываются, не оправившись от увиденного.
На другой день трое путников проводят ночь у воды в долине, что тянется от Парижа на север. Жозеф спешился, шагает по высокой траве. Земля сухая. По камышу видно, где она увлажняется, а потом переходит в пруд.
Сирим ещё сидит верхом, раскинув руки и запрокинув голову. Она рада стоянке. Уже поздно. Час насекомых позади. Торжественным хором открывается час лягушек.
Юные путники устраиваются в траве. Вокруг них – дикая мята, голубой лён, уже пожухлые цветки ирисов. По другую сторону пруда виднеется белокаменная постройка с башенками. Этот небольшой новый замок со сланцевой крышей – возможно, четвёртая резиденция какой-нибудь семьи придворных, которые останавливаются здесь пару раз зимой, когда охотятся, и ещё на пару дней летом. В тот вечер в нём как раз кто-то ночует. Решётчатые окна светятся. И волшебно отражаются в тёмной воде.
Друзья уминают ужин, любуясь красивой картиной.
Сирим то и дело оглядывается на привязанных возле ив лошадей. Говорит им что-то ласковое, щёлкает языком, как бывало в Вултонских конюшнях или на судне, рядом с тёплым боком Дымки – когда лошадиная доброта спасала ей жизнь.