Она заставила себя сделать вдох. Ледяной воздух обжег легкие. Шаг. Еще один. Хруст снега под стоптанными подошвами прозвучал оглушительно в этой тишине. Она подняла руку, чтобы постучать, собрав остатки смелости в кулак. Но прежде, чем ее костяшки коснулись темного дерева, дверь распахнулась. Резко, беззвучно.
На пороге стоял он. Высокий, несокрушимо крепкий, словно высеченный из того же камня, что и горы вокруг. Одетый в темную, потертую кожаную куртку поверх толстого шерстяного свитера и штаны из грубой ткани. Длинные, черные как вороново крыло волосы, схваченные на затылке простым кожаным шнурком, несколько прядей упали на высокий лоб. Лицо – словно созданное резцом скульптора, не знавшего мягких линий: высокие скулы, прямой нос, упрямый, тяжелый подбородок. Но глаза… Глаза остановили ее сердце. Темные, почти черные, как горное озеро в безлунную ночь. Глубокие, нечитаемые, и невероятно… древние. В них плескалась вековая усталость, горькое разочарование и такая глубина печали, что у Эшлин перехватило дыхание. Он смотрел на нее не просто с подозрением – с холодной, отточенной враждебностью хищника, чью территорию посмели нарушить.
«Чего тебе?» – голос его был низким, рокочущим, без вопросительной интонации. Приказ исчезнуть, пока не поздно.
Эшлин судорожно сглотнула. Слова застряли в горле колючим комком. Рука сама собой метнулась к груди, прикрывая шкатулку под плащом. Защитный жест. Инстинкт.
Его взгляд, острый, как осколок обсидиана, проследил за ее движением, задержался на мгновение, затем снова впился в ее лицо. И в этих темных глубинах мелькнуло что-то иное. Узнавание? Нет, больше. Почти шок. И что-то похожее на вспышку застарелой, неизбывной боли. «Откуда. Она. У тебя?» – произнес он раздельно, тихо, но в голосе зазвенела сталь.
«Она… моя», – прошептала Эшлин, голос был тонким, как паутинка. – «От матери».
Он шагнул вперед, вырастая над ней, заслоняя тусклый свет. Запахло морозом, кожей, дымом и чем-то неуловимо диким, как запах озона перед грозой. «Имя. Имя твоей матери?»
«Я… я не знаю. Она… она ушла, когда я была совсем маленькой. Оставила только… это». Секундное колебание – и она решилась. Дрожащими пальцами расстегнула плащ и достала шкатулку. В его присутствии тепло, исходящее от резного дерева, стало почти обжигающим, пульсирующим, словно шкатулка узнала его, тянулась к нему.