Блэквуд Холлоу. Даже само название звучало как обещание мрака и уединения. Деревушка, если ее можно было так назвать – скорее, горстка разбросанных домов, – притулилась в небольшой, сырой лощине, окруженной крутыми холмами, поросшими жестким вереском, темно-зеленым утесником и редкими, скрюченными ветром соснами. Казалось, она вросла в этот древний, дремучий лес, стала его неотъемлемой частью, как грибы-трутовики на стволах вековых деревьев. Дома – старые, сложенные из темного, почти черного местного камня, многие с заколоченными досками окнами и просевшими под тяжестью времени и мха крышами – смотрели на приезжего пустыми, недружелюбными глазницами. Ни дымка из труб, ни звука человеческого голоса. Где-то вдалеке тоскливо, почти обреченно проблеяла одинокая овца, но тут же смолкла, будто испугавшись собственного голоса, нарушившего эту гнетущую тишину. Тишина здесь была особенной – не той умиротворяющей, что ищут городские жители, а плотной, давящей, словно вата, набитая невысказанными тайнами, застарелой сыростью и забытыми трагедиями.
Артур заглушил многострадальный мотор. Двигатель издал последний, предсмертный хрип, пару раз дернулся в конвульсиях и затих. И тишина, прежде просто давящая, теперь обрушилась на него с новой, оглушающей силой, похлеще грохота поездов на Паддингтонском вокзале или рева футбольных фанатов на стадионе, от которых он так отчаянно пытался сбежать. Он сидел несколько долгих минут, не в силах заставить себя пошевелиться, просто глядя перед собой на покосившийся, вросший в землю деревянный указатель с названием деревни. Буквы «Blackwood Hollow» были вырезаны грубо, и краска на них почти полностью облезла, оставив лишь бледные призраки символов, разъедаемых временем и вечной девонширской моросью. Что, черт возьми, он здесь забыл? Ради чего проделал этот путь, трясясь в старой жестянке по дорогам, которые и дорогами-то назвать было сложно?
Ответ, как всегда, был прост и мучительно сложен одновременно. Выгорел. Истлел дотла. Выгорел на своей бесперспективной, выматывающей работе в страховой компании «Гардиан Траст», где каждый день был похож на предыдущий, как две капли серой лондонской воды, где дедлайны сменялись абсурдными требованиями начальства, а клиенты вымещали на нем всю свою злость на несправедливость мира. Выгорел в отношениях с Эмили, которые когда-то казались ему спасательным кругом, а превратились в тяжелую якорную цепь, тянущую на дно взаимных упреков, невысказанных обид и молчаливых ужинов перед мерцающим экраном телевизора. Его психотерапевт, доктор Эванс, респектабельный мужчина с аккуратной седой бородкой клинышком и проницательными, чуть усталыми глазами за стеклами очков в тонкой оправе, долго слушал его сбивчивые жалобы, а потом мягко, но настойчиво посоветовал: «Артур, вам необходимо радикально сменить обстановку. Побыть наедине с природой, с самим собой. Попытаться услышать тихий голос собственной души, если он еще не окончательно заглох под гнетом стресса». На растерянный вопрос Артура, где найти такую целительную природу, чтобы она не напоминала очередной переполненный туристами и собачьими экскрементами национальный парк, доктор Эванс лишь пожал плечами и сказал, что места нужно искать «неизбитые, глухие, где время течет по-другому, если вообще течет».